«Подлинно, какое то плачевное и горестное омрачение объемлет Церкви»1.

Когда мы говорим, что Церковь есть Тело Христово, мы утверждаем не только то, что она живет Христом, а точнее – Христос живет в ней, но и то, что исторический путь Церкви «в мире сем» напрямую связан с историческим служением Иисуса Христа2. И это вполне понятно: Если мир сей «чувствует» (не всегда даже осознанно) Христа в Церкви, то он (т.е. «мир сей») будет подвергать Его Церковь тем же самым искушениям, которыми встретил Самого Главу Церкви. «Если Меня гнали, будут гнать и вас. Если Мое слово соблюдали, будут соблюдать и ваше» (Иоан.15:20). Иными словами, «раз вы продолжаете Мое служение, то будьте готовы, что к вам будут относиться так, как ко Мне относились».

Но мы, народ Божий, Церковь Христова, в отличие от Самого нашего Спасителя, далеки от совершенства во всех путях нашего служения. «Церковь, являясь Телом Богочеловека Христа, богочеловечна. Но если Христос есть совершенный Богочеловек, то Церковь еще не есть совершенное богочеловечество, ибо на земле она воинствует с грехом, и ее человечество (т.е. члены Церкви – арх.Ф.), хотя внутренне и соединено с Божеством, далеко не во всем Его выражает и Ему соответствует»3. А потому исторический путь Церкви не всегда можно оценить так же, как исторический путь Иисуса из Назарета. Да, мы – Его народ, и Он – посреди нас, но очень часто мы поступаем не так, как поступал Он, т.е. вопреки основному критерию христианской жизни: «Кто говорит, что пребывает в Нем, тот должен поступать так, как Он поступал» (1Иоан.2:6). И это касается не только отдельных лиц в Церкви, но и исторической действительности целых Церквей. И может быть автор этих строк предпринял дерзкую задачу – проанализировать, как историческая Христова Церковь справилась с теми тремя искушениями Христа, о которых повествует нам Евангелие:

«Тогда Иисус возведен был Духом в пустыню, для искушения от диавола, и, постившись сорок дней и сорок ночей, напоследок взалкал. И приступил к Нему искуситель и сказал: если Ты Сын Божий, скажи, чтобы камни сии сделались хлебами. Он же сказал ему в ответ: написано: не хлебом одним будет жить человек, но всяким словом, исходящим из уст Божиих. Потом берет Его диавол в святой город и поставляет Его на крыле храма, и говорит Ему: если Ты Сын Божий, бросься вниз, ибо написано: Ангелам Своим заповедает о Тебе, и на руках понесут Тебя, да не преткнешься о камень ногою Твоею. Иисус сказал ему: написано также: не искушай Господа Бога твоего. Опять берет Его диавол на весьма высокую гору и показывает Ему все царства мира и славу их, и говорит Ему: все это дам Тебе, если, пав, поклонишься мне. Тогда Иисус говорит ему: отойди от Меня, сатана, ибо написано: Господу Богу твоему поклоняйся и Ему одному служи. Тогда оставляет Его диавол, и се, Ангелы приступили и служили Ему» (Матф.4:1-11).

Три искушения Христа – хлеб, власть (внешняя сила), чудо – не прошли и мимо Церкви: Хлеб (материальные блага), власть (юрисдикционные споры) и чудо (апелляция не к Истине, а к внешним эффектам, имеющим видимость чуда, но таковым не являющимися). Он победил! – Победили ли мы?

Рассматривая эти три грани, я сразу хочу оговориться, что оставляю за гранями рассмотрения два важных испытания Церкви, а именно гонения и догматический споры. Почему? – Потому что три евангельских искушения – это как раз искушения не злом, а «благами» (к благу же трудно отнести гонения), а догматические споры – если речь идет все-таки о бескорыстном познании Истины – так же не вписываются в список искушений «земными благами». Забегая вперед, скажу, что к чести Церкви, испытания гонениями и догматическими спорами Она раньше преодолевала с достоинством. Гонения не разрушили, а лишь очистили от шелухи. Всю же глубину догматов истины можно прочувствовать лишь после чистительных гонений и после победы над указанными выше искушениями. Сейчас, у современных «сытых христиан», догматика в забвении и мы воспринимаем догматические вопросы либо как «условный разграничитель», причину вражды и нетерпимости, либо как нечто совсем ненужное и условное в религии (что приводит к хаосу в умах). Но о догматах и догматическом сознании мы еще – будет время – поговорим, хотя об этом много и хорошо говорил в своих трудах «ранний» диакон Андрей Кураев [его книги по этой тематике «Если Бог есть Любовь», «Традиция, Догмат, Обряд», «Все ли равно, как верить?» находятся в общем доступе на его страничке в Интернете]. Пересказывать сказанное нет смысла. Я хочу обратить внимание на то, на что прежде не обращалось внимание, а именно, на контекст евангельских искушения Христа с историческими искушениями Церкви.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ИСКУШЕНИЯ

1. «Скажи камням сим, и они станут хлебами»


Дьявол подступает к Иисусу, когда Его человеческий организм предельно ослаблен постом. Иисус «взалкал», Он на пределе человеческих ресурсов после 40-дневного воздержания от пищи и пития. Мы подчеркнем, что это был строгий пост – пост в собственном смысле слова. Никто Иисусу в пустыне, в одиночестве, не готовил «постные блюда». Иисус вдали от людей, вдали от цивилизации и даже вдали от природных источников пропитания: Он в пустыне. Медики знают, что 40-дневное пребывание человека без воды является пределом для его организма.

И вот искуситель приступает к Нему со словами: «Чего Ты голодаешь? Ты Свой пост совершил? Теперь воспользуйся своей властью, чтобы насытить свое чрево»: «Скажи камням сим, и они превратятся в хлебы, если Ты Сын Божий». Мы, люди сытые, увидим в этом искушении акцент на чуде, что вскользь бьет оговоркой «если Ты Сын Божий». Но если мы посмотрим на ситуацию с позиции умирающего с голоду, то акцент сместится на насыщение. Чудо здесь – только инструмент, чтобы получить земные блага. Христос отбросил это искушение: Он пришел служить, а не превращать своей властью природные ресурсы в продукты потребления…

Первые три «с хвостиком» века христианской эры были эпохой гонения на Христа и Его религию. Эту эпоху можно без большой натяжки сопоставить с «постом Христа». Церковь терпела лишения, но этим она и заслуживала авторитет в глазах общества.

И вот Она выходит из катакомб и подвалов. Мир тут же протягивает ей полную чашу земных благ. Но протягивает не просто так, а требуя от нее «слова», которое бы польстило «миру сему»: «Ты обладаешь непобедимой духовной мощью, силой, проведшей тебя через все горнила мук и скорбей – скажи слово, и эта мощь превратится в причину Твоего земного процветания. При такой силе Твоего слова почему Ты нищенствуешь? Разве Ты не сумеешь превратить слезы страждущих в золотые капли на Твоих куполах? Разве Твоя исцеляющая больных и воскрешающая мертвых молитва не может быть доходным бизнесом? Мы даем Тебе легальный статус религии в нашем государстве, а Ты Сама сможешь стать богаче царей земных. И разве не сам апостол народов сказал, что сеющий в детях семя духовное, имеет право пожать с них материальные начатки, и что он не пользовался этой властью только ради того, чтобы не чинить преграду обращающимся (1Кор. 9:11-12)? – Но вот, Я, государство, беру на себя роль Твоего покровителя: теперь никто Твоему слову преград чинить не станет, а Ты меняй свои апостольские рубища на багряницу наших прелестных дам, так любимых царями земли за свою красоту и сообразительность». И Церковь поменяла Свой наряд... Она не смогла и в царские одежды нарядиться, и верность Слову сохранить. Симония – на заре истории Церкви так строго наказанная корифеем апостолов (Ден. 8) – стала «обычной атмосферой» церковной жизни: За получение благодати стали расплачиваться земными ресурсами. И хотя Соборы то и дело пытались обуздать этого ретивого и неукротимого коня, издавая каноны против симонии, она все равно так, или иначе – не всегда прямо, но чаще косвенно, шла рука об руку с иерархией и клиром. Златоуст описывал примеры косвенной симонии: когда не деньгами, а родством ставленник на священство «покупал» себе место; когда ставленник не покупал себе место у епископа, а отправлялся на бедный приход, чтобы своими ресурсами его восстановить. Вроде бы – доброе дело. Но злой корень: смотрели не на духовные дарования ставленника, а на его административные (и финансовые) возможности. И по сей день игуменами и игуменьями монастырей зачастую становятся не самые духовные, не самые смиренные и благочестивые, а те, кто либо сами владеют капиталом, либо имеют «состоятельных и влиятельных» родственников и друзей. Игуменья, и дня не бывшая в послушании, и недели не носившая монашеской мантии, чуть ни через день после пострига облекается в игуменские инсигнии, чтобы «создавать монастырь» на капиталы ее отца. Какую школу монашеского делания она преподаст своим сестрам? Какому послушанию она их сможет научить и, самое главное, как посмеет требовать от них послушания, сама и дня не бывшая в послушании? В Византии желающий стать монахом еще имели стыд и совесть: они, как правило, уходил в такой монастырь, где его не смогли бы найти богатые родственники. Он порывал с прошлым и не дерзал строить себе монашескую карьеру на капиталы и «помощь» родни. У современных и этого стыда нет. Монашество превратилось в трамплин карьеризма. Формально отрекаясь от собственности и владения капиталами, современные монахи рассчитывают на помощь родни и благодетелей. И все это снова под самым красивым предлогом: «Я отстрою богатые игуменские покои, но не для себя же только лично? После меня же этим будет пользоваться другой игумен».

Несомненно, у монахов и иерархов должны быть определенные условия проживания. Но возможно ли сейчас встретить то, что было в древних монастырях, когда приходил князь или патриций, отдавал все (!) свое имущество монастырю, а сам отправлялся нести послушание на скотный двор и получал – как самый «младший в монастыре» по сроку пребывания в нем – самую захудалую келью? Возможно ли такое сейчас? Причем, не в единичном порядке (иначе это будет беспорядок), а в принципе? – Преподобный Серафим Саровский так же пользовался услугами благодетелей, но он строго-настрого приказывал своим духовным сестрам-монашкам, которым строился монастырь: Если к вам заявится благодетель и захочет внести большой вклад, но потребует себе либо привилегий в монастыре, либо будет пытаться воздействовать на ваши взгляды, проповеди, поведение в обществе и отношение к каким-то людям и их грехам – верните ему его дар и порвите всякое с ним общение. Способны ли наши современные иерархи и монастыри так относиться к благодетелям? Последние своими «благодеяниями» «проплачивают» не только хиротонии «своих» архиереев, но целые политические программы, в которые вовлекают Церковь. При этом постоянно заявляют, мол, «Церковь может принимать пожертвования ото всех». Так, но апостолы не рассаживали за братской трапезой христиан по мере того, кто сколько «внес в кассу». Богатые благотворители стояли в храме рядом с беднотой, а не фотографировались за столом рядом с патриархом. Церковь знает только одну систему распределения «мест» в ней – иерархическую. Со времен Византийской Империи мы прибавили еще и олигархическую.

Прельщение земными благами породило агрессивные и сатанинские утопии социализма и коммунизма. Не было бы никаких оснований для революций и бунтов, если бы иерархи Церкви подали пример бескорыстия и нищелюбия своей пастве. А те из иерархов, кто сами были бескорыстны и кротки, редко шли на столкновение с властью, редко обличали грехи богатых и состоятельных и еще реже подвергали их публичной епитимии (едва ли ни единственным примером такого пастырства является Иоанн Златоуст). Если бы богатый и состоятельный не презирал человека в рабе или слуге, а относился к нему, как к меньшему брату во Христе, то не было бы нужды в роспуске крепостных в 1861 г. Но на протяжении веков многие пастыри почти не воспитывали в своем народе нравственные качества, а принадлежность к Церкви ограничивалась формальным и бездушным чтением Символа Веры. О нравственности же вспоминали только на исповеди, но и тут «покаяние» сводилось к «перечислению греховных заслуг» с наигранно «скорбной» миной. Реального изменения жизни требовали далеко не все пастыри. Пришлось отменить и «публичную исповедь», а в «частном порядке» с батюшкой можно и «договориться». Все это – на протяжении веков – ослабляло нравственное самосознание христиан.

Да, сейчас наше духовное сокровище «служит» стяжанию материального капитала: От «записки» на панихиду до «крестных ходов» и «гастролей со святыней» – все поставлено на коммерческую основу. И мы еще смеем ставить в вину папскому Риму, что он торговал индульгенциями?

2. «…и сказал Ему диавол: Тебе дам власть над всеми сими [царствами] и славу их, ибо она предана мне, и я, кому хочу, даю ее» (Лук.4:6)


Ни одна догматическая распря не разделяла так христиан, как рвут православие изнутри юрисдикционные споры4. Это же поистине позор христианства! Вся история Восточных Церквей – начиная с Халкидона – это история территориальных дрязг и юрисдикционных раздоров. «Чья это земля»? «Какому патриархату будет принадлежать эта страна»? «Дать или не дать автокефалию»? – Вот вопросы, красной нитью тянущиеся со времен Халкидона (451 г.) и по сей день. Если посмотреть историю автокефалий, то ни одна Поместная Церковь (кроме Кипра) не получила автокефалию без споров, расколов и анафем, а то и кровопролития! И «получающий», и «дающий» сначала вдоволь поиздевались над Телом Христовым, поплевали друг на друга, а потом таки «примирились» и «разделили сферы влияния».

На сегодня само единство Христианства строится не на желании исполнить заповедь Христа о призыв к единству в Духе, в Любви и в Истине, а на желании противопоставить мирской моще монолитную мощь объединенного христианства. Один из греческих богословов конца ХХ века, видя эти исходные принципы униональной политики Константинополя, так и сказал: «Давайте, наконец, перестанем поддаваться третьему искушению Христа» и будем призывать к единству не из желания проявить мирскую мощь Церкви, а «для исполнения желания Господа»5.

Сейчас стало модным ругать подавляющие этно-территориальный принцип устроения Церкви имперские замашки – будь то Константинополя, будь то России – но ведь в христианском мире, при должном христианском мировоззрении, и сама империя могла быть построена на каких-то братских началах с просвещенными империей народами. Глупо отрицать, что перед лицом сильного врага устоять сможет только сильная империя, а не кучка независимых государств. Но принцип строения империи выработан не был. Церковь, служа образованию империи, оберегала внешнее, зато теряла внутреннее.

Но самое горькое и страшное то, что и сейчас, когда уже нет империи, а все существующие государства объявили о своей полной секуляризации, Православные Поместные Церкви продолжают воевать за «первенство в диптихах», составленных еще при Империи, за власть над территориями, за громкие титулы и имперские инсигнии. Что сейчас обеспечивает титул «вселенский», кроме тщеславия его носителя? Чем сейчас Москва подкрепляет свои права над Прибалтикой и Азией, кроме имперской и советской действительности, оставшейся уже далеко в прошлом?

Созидающая нечто глобальное, власть для многих превратилась в самоцель. Когда же священная власть «вязать и решить» была поставлена на службу государственным интересам, тогда оказались забыты слова Христа к искусителю: «Отойди от Меня, сатана. Написано: Господу Богу твоему поклоняйся, и Ему одному служи» (Лук.4:8). Невозможно было остаться и верными Христу, и предавать анафеме своих политических конкурентов.

Православие расколото не только разными вероучительными и обрядовыми расколами, но и чисто юрисдикционными. Уврачевать раскол возможно только смирением с обеих сторон, потому что в расколе по юрисдикционным причинам виноваты всегда обе стороны. Чтобы было понятно, что я имею ввиду, возьмем столовую салфетку одним краем в правую руку, а другим – в левую и рванем обеими руками в разные стороны. Какая рука порвала салфетку – правая или левая? – Обе!

3. «И повел Его диавол в Иерусалим, и поставил Его на крыле храма, и сказал Ему: если Ты Сын Божий, бросься отсюда вниз, ибо написано: Ангелам Своим заповедает о Тебе сохранить Тебя» (Лук. 4: 9-10)


Чудо и авторитет. Слово Христа для ищущих Истину авторитетно само по себе, но люди, глухие к Истине, требуют внешнего «подтверждения» авторитетности религиозного слова: «Сделайте что-то сверхъестественное, способное очаровать наше воображение, и мы уверуем». Самое главное, что и сейчас – на фоне всех тех руин, которые оставил за собою разрушительный логический скепсис – масса, толпа, «охлос» по-прежнему восприимчив именно к искусственному блеску, ни во что ставя подлинное сияние природного света, созданного десницей Бога. Толпа проходит как мимо обыденности мимо того, что составляет подлинное чудо, и ищет даже в религии «острых ощущений». Но эти ощущения не возникают от естественного хода событий, значит, нужен спектакль, нужна арена, нужны маски. И это воспринимается за «чудо». Случайно ли, что у светского человека словечко «чудесно» срывается в момент эмоционального восторга внешними трюками? И наш грех в том, что мы стали смещать акцент с Истины на чудо. Между тем в Евангелии мы видим пример отношения к подлинному чуду: Христос совершает чудеса так, что на них не заостряют внимания ни друзья, ни враги (за исключением исцелений в субботу, но тут акцент у врагов – не на исцелении, а на субботе, т.е. само чудо снова остается в тени). Христос воскрешает сына Наинской вдовы, когда его уже несут на кладбище, и спокойно идет дальше. Чудо совершается «по ходу дела». Современная же толпа устраивает паломничества даже не к Воскрешающему чудотворцу, а к мироточивым иконам и плачущим фотографиям, словно эти вещи прибавят нам святости или внутренней решимости служить Богу? Ведь вера – это не восторг перед силой и не очарование перед эффектами иллюзиониста, а доверие детей своему Небесному Отцу.

Но иерархия Церкви нередко паразитирует на святынях и чудесах. С одной стороны, как уже было отмечено, это «приносит деньги», а с другой стороны, укрепляет «авторитет» православия. Но это – внешний, бездушный, неевангельский авторитет. Приведу сравнение: Два боксера на ринге спорят за первое место, и потом один доказывает, что он «круче». Доказал! Но мне-то что с того? Какое имеет отношение к моей личной жизни его победа? Он убедил меня, что он круче, но я каким был до его победы, таким и остался. Так и люди, которые ищут не Христа, а «убедительных доводов», как правило, уходят после поклонения святыни такими же, какими пришли на это поклонение. Святыня, конечно, остается святыней, но зачем делать из нее фетиш?

Но если б только в этом «эксплуатации святынь» мы были грешны! Нередко мы не просто используем святость, профанируя ее, мы еще и фальсифицируем ее – при отсутствии реальной святости. Сколько греки навезли в Россию при русском царе Алексее Михайловиче Романове «берцовых костей великомученика Пантелеимона»? – Оказывается, около 40-ка! И все – «подлинные». А взгляните вы на «кости Вифлеемских младенцев» в Вифлееме: Да там одна берцовая кость (взятая с бедра взрослого человека) – больше, чем младенец «стоящий в рост». – Но и эти кости «подлинно кости Вифлеемских младенцев, убиенных Иродом». А если собрать все «подлинные» иконы Богородицы, написанные рукою апостола Луки, то получится вторая Третьяковская галерея!

И на этом фоне мнимых и истинных реликвий у нас в полном забвении Литургия, Евхаристия – основа Церкви! Самое жалкое, самое горькое в этой ситуации, что люди почитают за «сверхъестественное» самое что ни есть естественное, обычное, а вот подлинно чудесного и сверхъестественного не замечают.

Церковь сегодня почти не свидетельствует миру о Христе, она занимается удовлетворением «спроса религиозных потребителей». Именно в этом контексте следует понимать появление всевозможных «чинов», «молебствий» и т.д., ориентированных не на духовное преображение молящегося, а на «психологическое удовлетворение индивидуума». Лучшей «иконой» этого непотребства является разговор, состоявшийся у меня с одним священником из Москвы (его слова – курсивом):

Ты у нас литургист, составь мне чин отпевания атеистов и некрещеных.

– Что за чушь?

Ну, для суицидников составили же? Понимаешь, тут в Москве часто люди обращаются, мол, родственник умер или некрещеный или атеист был. А люди просят, мол, похороните его по-христиански.

– А ты, как священник, не думаешь им объяснить нелепость такого намерения?

Ну, они платят деньги. Умозрительные наши истины они не понимают, а так все довольны: и они рады, и мне шабашка. Я и тебе подкину за услугу.

– А перед Богом?

Ну, можно ж это интерпретировать как проявление сострадания к заблудшей душе.

– Не могу себе представить апостола Петра, «для утешения верующих родственников», «по-христиански» погребающего даже Ананию с Сапфирой, не говоря уже о Симоне волхве или каком-нибудь язычнике.

Сейчас не те времена.

– Ага, и Церковь у нас давно уже не Апостольская. Так?

А ты что, только узнал об этом?

Страшнее всего в религиозной жизни именно потребительско-безразличное отношение, утрата чувства священности, утрата понимания смысла. Самое страшное что может делать священник – это совершать «обряд», понимая всю его бессмыслицу. А в данном случае прекрасно мой собеседник понимает его глобальную бессмысленность с религиозной точки зрения. Но его волнуют два смысла: «угодить людям» и «заработать». Ни то, ни другое вообще неприемлемо в священнике.

Очередной гранью разговора о «чуде» является то, что мы, священники, до сих пор спорим, кто из нас старше и авторитетней в Церкви, подтверждая свои «права» камешками на шапках или «служебным стажем». Но Павел был моложе всех в лике апостолов, однако, Дух Божий и труды апостольства стали лучшим подтверждением Его правоты.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ. ПРЕОДОЛЕНИЕ

1. Хлеб Небесный не может вытесняться земными благами


Когда мы говорим о Церкви, мы должны мыслить ее как семью. В семье же трапезный стол – символ общения и единства. Евхаристия Церкви – это трапеза, где и Пища, и Питатель – Сам Христос. И если мы начнем осуществлять в жизни свое исповедание единства друг с другом в любви Христовой, то мы сможем обустроить приходскую жизнь так, что приход вновь станет семьей христиан, а не «местом краткой встречи незнакомых друг другу лиц». Да, нам придется менять все устройство церковной администрации, все принципы устройства прихода. Священники – в подражание апостолу Павлу – должны владеть и светской профессией, которая бы их кормила (как первоверховного кормило шитье палаток). Конечно, приходам придется вернуться к «апостольской простоте» в убранстве, а из приходской жизни исключить серию официальных «треб» и прочих «трюков» со «священной бутафорией». Сконцентрировать литургическое внимание молящихся на Слове и Таинстве. Несомненно, потребуется повсеместно вводить обязательное оглашение перед Крещением, и не по произволу, именуемому «как изволит настоятель», а создать общий курс для Поместной Церкви. Потребуется так же возвращаться к строгой «пенитенциальной» системе, т.е. уделять серьезное внимание нравственному облику христианина. В начале Христианства ненавидящие нашу религию язычники с восторгом говорили: «Ах, какие женщины у христиан. Какие они кроткие и любящие матери, целомудренные жены, трудолюбивые хозяйки. Нигде больше нет таких». Можно ли восторгаться нашими современными эмансипистками в джинсах, соревнующихся в своих претензиях с мужчинами? Можно ли с восторгом смотреть на современных феминисток, считающих себя христианками? Что в них такого, что могло бы их выделить из общей массы безбожной современности, как женщин первохристианок выделяли их нравы, скромное материнство, поведение и скромная одежда из общей массы языческих женщин?

У нас стало модным использовать словечко «мирянин», взятое совершенно из нецерковного употребления. Мы забыли, что быть христианином, это значит перестать жить по-мирски. Вспомним же слова Священных апостольских Писаний: «Не любите мира, ни того, что в мире: кто любит мир, в том нет любви Отчей. Ибо все, что в мире: похоть плоти, похоть очей и гордость житейская, не есть от Отца, но от мира сего. И мир проходит, и похоть его, а исполняющий волю Божию пребывает вовек» (1Иоан.2:15-17). «Пользующиеся миром сим, как не пользующиеся, ибо минует образ мира сего» (1Кор.7:31). «И никто из нас не живет для себя, и никто не умирает для себя; а живем ли – для Господа живем; умираем ли – для Господа умираем. И потому, живем ли или умираем, – всегда Господни. Ибо Христос для того и умер, и воскрес, и ожил, чтобы владычествовать и над мертвыми и над живыми» (Рим.14:7-9).

Эти слова обращены ко всем, ставшим христианами. И задача священника объяснить желающему стать христианином, что человек должен стать «иным», изъятым от мирских нравов и принципов светской жизни.

Да, «нас» будет меньше, просеется не только масса «верующих захожан», но и часть клира. Те, которые, выражаясь словами свт. Димитрия Ростовского, стали священниками «не ради Господа Иисуса, а ради хлеба куса», уйдут обиженными из Церкви. А те, кому дорого их служение, будут как величайший интеллектуал начала ХХ века, философ и ученый энциклопедист о.Павел Флоренский, по ночам подрабатывать дворниками и грузчиками, чтобы воскресное утро встретить благоговейным и безвозмездным служением Литургии. И не будут просиживать день в подсобках городских Церквей за анекдотами, ожидая «шабашку», ну, или «требу» – кому как нравится назвать. Пастырское же свое служение священник может совершать и по месту своей гражданской специальности, свидетельствуя о Боге и словом, и образом жизни. Ведь для христианства важно не количество, а качество. И в первые века христианства прежде чем принять человека в общину, его подвергали порою многолетним испытаниям в разряде «слушающих Слово», «оглашенных». Обращающийся должен был подтвердить деятельно перед Церковью свою любовь к Иисусу Христу.

Мы хотим заслужить уважение и доверие у внешних? – Так для этого мы должны отличаться от них! Когда же они в нас видят все те же страсти и пороки, что цветут коростой на современном обществе, чему они станут восторгаться в нас?


Параллельно приходы – особенно сельские и монастырские подворья – должны поощрять и стимулировать труд своими руками. Мы не должны представлять собою «общество потребления», мы должны выйти из него и показать всем, что мы можем питаться, по-библейски, «в поте лица – от земли, возделанной нашими руками». Монастыри могут открывать свои столярные мастерские, животноводческие хозяйства, и кормиться от продажи своих изделий. Причем, именно от обычных изделий – мебели, одежды, керамической посуды, а не от «амулетов на память».

На епархиальном уровне возможно создание каких-то епархиальных (городских) «светских» предприятий, которые будут «кормить» епархию, а параллельно и предоставят рабочие места: Ателье, фито-аптека (травы – с монастырского огорода), пекарня, фотоателье, и даже автозаправка. Все это может быть открыто не на «личный паспорт» епископа (увы, и такое встречается), а именно на епархию, что и составит доход последней и прекратит постыдное крохоборство, когда епархиальный центр выжимает последние крохи с бедных сельских приходов. Единственное, что не должны делать епархиальные магазины – это торговать «закупленными» товарами, т.е. нельзя позволить вовлечь себя в бизнес. Ширпотреб не производить, и торговать только тем, что произвели сами! Благо в современных монастырях в избытке лиц, не обремененных ни знанием, ни образованием. Литургическую науку они не осилят никогда, а вот с Иисусовой молитвой в мыслях вполне сгодятся на пасеке или в столярном деле.

Но все это возможно только тогда, когда будет переориентирована система ценностей.

2. Экклезиальная реформа


О том, что современная модель устройства Поместных Православных Церквей далека от православия и от апостольских принципов, говорится много6. Но готовы ли наши иерархи, всем миром собравшись, прекратить это «церковное позорище»? В конце-концов! Настало время формирования нового принципа устройства Поместных Церквей. Принцип имперский, созданный в эпоху Вселенских Соборов, образовавший крупные патриархии, себя изжил. Принцип же доимперский (сеть независимых и не связанных друг с другом епархий, кое-как к III в. образовавших «митрополичьи округа») на сей день так же непригоден, ввиду своей разобщенности. В этом нет ничего странного или удивительного, ведь административное устройство церковного управления – это не «предмет Божественного Откровения», а реальность, обусловленная исторической действительностью.

Какой же вариант переустройства Вселенского Православия предлагает автор этих строк?

Перед нами стоит ряд проблем:

I. Избежать «византийского папства» (вариантом коего на поместном уровне и является патриархат), а значит, уровнять всех предстоятелей Поместных Церквей меж собою.

II. Решить этнические проблемы внутри Поместной Церкви.

III. Наладить плодотворное взаимоотношение предстоятелей Церквей.

Путь решения проблем:

I. Во-первых, составляется новый диптих Церквей, причем, первенствующее место в этом диптихе занимает «Иерусалим – Мать Церквей, первый приявший отпущение грехов в Воскресении»7 Христа. Остальные Церкви занимают место в порядке исторического обретения ими либо автокефалии, либо Христианства в целом (что неважно). Но место в диптихе не влияет на авторитет Церкви среди других Поместных Церквей.

Во-вторых, устраняются все громкие и никчемные титулы, в частности титул «патриарх» пусть будет закреплен только за главой Вселенского Синода [Собора8] (на каждую сессию Синод выбирает из числа Архиепископов своего председателя и только в рамках собора он носит титул «патриарх»).

В-третьих, все, абсолютно все Поместные Церкви, расположенные в границах независимых государств, получают полную автокефалию. Другие Церкви обязуются братски помогать молодым, но не подчинять их себе.

В-четвертых, в каждой поместной Церкви ее предстоятель носит сан Архиепископа (это – сан предстоятеля), а все остальные архиереи – епископа. Т.е. убираются все громкие названия, типа «митрополит» и т.д. Предстоятеля избирает собор местных епископов. Соответственно, все поместные Церкви иными словами еще называются Архиепископиями.

В-пятых, организуется нечто вроде постоянно действующего Вселенского Синода, на котором участвуют только предстоятели Поместных Церквей. На каждую ежегодную сессию они избирают из числа себя предстоятеля.

II. Решению этнических вопросов посвящена моя статья «Приходская система Поместной Церкви9».

III. Проблему плодотворного общения предстоятелей Поместных Церквей и должен взять на себя постоянно действующий «Вселенский Синод» (Собор), о котором было сказано выше.

При этом Архиепископы Поместных Церквей должны ежегодно обмениваться своими «пасхальными посланиями», в которых бы они знакомили друг друга со своими проблемами и вопросами. Так же возможно составление ежегодного послания «Вселенского Синода», в котором бы верующим всего мира преподавались официальные ответы на актуальные вопросы современности.

3. Семья, а не цирк «Шапито»


Ошеломляющего «чуда» ищут те, кому не нужны постоянные отношения. Для того же, кто встречу с Богом переживает как главное чудо, другого чуда не нужно. Не в смысле, что человек будет пренебрегать чудесами, являемыми ему Богом, а в том смысле, что он не будет их искать и зацикливаться на них. Когда же человек переживает реальное чудо, он не склонен делать из него публичное шоу. Свидетельство Церкви о чуде завершается всегда Евхаристией (благодарением), прославляющей Благодетеля нашего Бога.

Немало современных христиан думают, что если они обставятся как можно большим количеством «священных сувениров», они получат от каждого из священных предметов определенную пропорцию благодати. Но это далеко не так, даже совсем напротив. Серьезные семейные отношения человека со Христом и с Церковью требуют ответственности, а она проявляется чаще всего в простых вещах, в том числе и в посильной помощи своему приходу. Тем, кто бегает за «святыми сувенирами» (превратившимися уже в религиозный ширпотреб), я бы посоветовал это время потратить на чтение святоотеческой литературы, на личную домашнюю молитву, а затрачиваемые на паломничества средства отдать на помощь храму или реально нуждающемуся ближнему.

Хотелось бы обратить внимание на то, что апостолы, возвещая Христа, не водили толпы паломников вокруг Святого Града Иерусалима, а концентрировали религиозность своих слушателей на Вечери Господней (Литургия) и на взаимном служении друг другу. А иначе мы повторим ошибку Ирода Антипы, который хотел увидеть чудо от Иисуса Христа, но не получил желаемого, о чем красноречиво говорится в составленной патриархом Сергием (Старогородским) службе Страстям Христовым: «Ирод искал чудесного знамения, не понимая, безумный, самого великого чуда, что перед ним предстоит Творец мира во плоти человека».

Заключение


Самая большая опасность, которая нас поджидает, решись мы осуществлять сказанное тут – это «постепенность». Многие убеждены, что «порядки надо менять постепенно». Это не так. Сравним Церковь с пятитонным монолитом. Его нереально поднять одному человеку (каким бы силачом он ни был), его нереально поднимать «постепенно», его нереально сдвинуть с места, если мы будем хвататься только за какую-то его часть, например, став с востока и поднимая восточный угол, мы непременно утопим в землю западный угол. Монолит нужно поднимать всем вместе и по сигналу «взяли», предварительно обступив его по всему периметру. Если хотите, это «революция»: заснули при одном режиме, а проснулись при другом. И это можно попытаться проделать хотя бы на уровне одной епархии, чтобы потом убедиться, что это не утопия.

1 Василий Великий. О Святом Духе – к Амфилохию, епископу Иконии (гл. 30).

2 Этому вопросу посвящена всецело наша статья «Церковь как соблазн» [ https://religions.unian.net/rus/detail/10652 ].

3 Основы Социальной Концепции РПЦ, I:2.

4 Этой проблеме посвящена неплохая статья архимандрита Григория Папатомаса «Наша пост-экклезиологическая эпоха» [https://www.kiev-orthodox.org/site/theology/1703/].

5 Епифаний Феодоропулос, архим. Две крайности: Экуменизм и Зилотство. – Пер. с греч. иером. Агафангела (Легача). – М. Издательский Дом «Святая Гора», 2006. – С. 83.

6 См. Архимандрит Григорий Папатомас. Наша пост-экклезиологическая эпоха. – [https://www.kiev-orthodox.org/site/theology/1703/].

7 Октоих воскресный, глас 8. Суббота вечером, стихиры на «воззвах».

8 В греческом языке слово «Синод» и есть «Собор», тогда как в русской практике внесли «лишние сущности» (говоря языком Оккама).

9 Опубликовано: https://www.religion.in.ua/main/analitica/13057-prixodskaya-sistema-pomestnoj-cerkvi.html

Фото facebook.com

Теги: