О ДРЕВНЕЙ КОЛЛИЗИИ МОНАШЕСКОГО И МИРСКОГО ВЗГЛЯДОВ
НА ЦЕРКОВНУЮ ГИМНОГРАФИЮ
НА ПРИМЕРЕ ЗАДОСТОЙНИКА РОЖДЕСТВА ХРИСТОВА

                                                                                                                                   О, Дево! Страх благоговейный пред Тобою
                                                                                                                                        Сомкнул наши уста в молчании желанном,
                                                                                                                                       Хотя любовь влечёт нас ублажить Тебя,
                                                                                                                                    В усердии сплетая строфы в гимне стройном.

                                                                                                                                                О, Мати! Зряще наши устремленья, 
                                                                                                                                             Ты чувств боренья к миру приведи,
                                                                                                                                           Подав нам огненную силу вдохновенья!

В начале ХХ столетия Обер-прокурор Святейшего Синода Русской Церкви Константин Петрович Победоносцев, замечательный переводчик Нового Завета на «воцерковлённый» им русский язык, был уверен, что невозможно передать, согласно его же выражению, «безобразной русской фразой» смысл и красоту церковнославянского задостойника праздника Рождества Христова «Любити убо нам» или гимна «Иже херувимы». А, тем более, положить их переводы на ноты. 

Эти гимны К. Победоносцев  считал эстетически «непереводными» даже с древнегреческого оригинала: «Στέργειν μέν ημάς, ως ακίνδυνον φόβω, Ράον σιωπήν, τώ πόθω δέ Παρθένε, Ύμνους υφαίνειν, συντόνως τεθηγμένους, Εργώδές εστιν, αλλά καί Μήτηρ σθένος, Όση πέφυκεν η προαίρεσις δίδου».


Любопытно, что, если Обер-прокурор Святейшего Синода К.П. Победоносцев находил, что русская лексика «безобразна» для передачи  смысла и красоты богослужебных церковнославянских текстов, то другой царский министр – г-н Валуев, в своё время, напрочь отказывал в литературных достоинствах и языку украинскому.

В наше время по поводу «старого церковного языка» известно высказывание влиятельного архимандрита Софрония (Сахарова): “Неуместны доводы о якобы непонятности для многих современных людей старого церковного языка, -  людей поголовно грамотных и даже образованных. Для таковых овладеть совсем небольшим количеством неупотребительных в обыденной жизни слов - дело нескольких часов. Все без исключения затрачивают огромные усилия для усвоения сложной терминологии из различных областей научного или технического знания, из политических, юридических и социальных наук; языка философского или поэтического. Почему же понуждать Церковь к утрате языка, необходимого для выражения высших идей богословия или духовных опытов?” 

А, вот - мнение диакона Андрея Кураева, профессора МДА: Говоря о «понятности», стоит помнить, что понятность — это вещь отнюдь не лингвистическая. Есть непонятность, порождаемая различием личного опыта. Есть непонятность, порождаемая расстоянием между культурами. Богослужение родом из византийской культуры, и это уже предполагает, что его язык до некоторой степени иностранный. Даже, если его перевели на русский.

Далее - слова свят. Феофана Затворника: «Богослужебные книги надо вновь перевесть, чтоб все было понятно. Архиереи и иереи не все слышат, что читается и поется, сидя в алтаре. Потому не знают, какой мрак в книгах, и это по причине отжившего век перевода... Большая часть из сих песнопений непонятны совсем». «И церковные молитвословия могут быть изменяемы; но не всяким самочинно, а церковною властию. Неизменны только словеса, таинства совершающие. Прочие все тропари, стихиры, каноны – текучи суть в церкви. И власть церковная может их – одна отменить, а другая вводить. В печатных церковных службах перевод уже устарел, много темного и излишнего. Начала чувствоваться потребность обновления».

Свят. Николай Японский, которого необходимость перевода богослужебных текстов на японский язык заставила поближе познакомиться с нашими церковно-славянскими переводами, не раз оказывался в тупике – «Что за трудности в канонах Евхаита! А без греческого текста и совсем не понять бы их! Как жаль, что не исправляют славянский текст Богослужения!… Славянский текст в иных местах – просто набор слов, которых не свяжешь, как ни думай. Хотел бросить, пока добуду греческий подлинник; впрочем, с присочинением и опущениями – пошло!».

Но и скепсис г-на К. Победоносцева отчасти оправдан: ни один из переводчиков его времени (да и ныне) не смог достичь лаконичности перевода и ясности смысла задостойника Рождества Христова. «И всё потому, - замечает один анонимный автор обсуждения проблемы его перевода, что задостойник Рождества Христова - одна из жемчужин церковной поэзии: - он настолько изыскан по форме и богат содержанием, что перевести или объяснить его не просто» (из интернет-темы: «Скоро Рождество. Переведём задостойник?»). 

Правда, таковому положению способствуют и объективные обстоятельства. Известно, что порядок слов в греческом, особенно поэтическом языке довольно произвольный, ибо он не имеет грамматической функции. Кроме того, сказуемое может стоять даже впереди основного текста. Всё это приводило (и приводит) к поливариантности перевода, что нередко порождало творческую дискуссию между их авторами. (Об этом чит. А.Г. Кравецкий, А.А. Плетнёва «История церковнославянского языка в России. (XIX-XX в., гл. 4, с.125),  Российская академия наук. Институт русского языка им. ВВ. Виноградова. Языки русской культуры. М., 2001 г.)
Теперь конкретнее об имеющихся переводах задостойника Рождества Христова.

Употребляемый, но весьма малопонятный даже священнослужителям текст, в богослужебных книгах (праздничной минее) изложен так:

 
Любити убо нам, 
яко безбедное  страхом,  удобее  молчание. 
Любовию же,  Дево, песни ткати 
спротяженносложенныя  неудобно есть.
Но, и, Мати, силу, 
елико есть произволение, даждь.

 В изъяснительном переводе известного российского государственного деятеля г-на Николая Нахимова (Н.Ч.Заиончковский, род. 1839 – ум. 1920) задостойник принял такой вид:


С одной стороны, из страха было бы
довольно легко переносить молчание,
так как оно не грозит бедою;
С другой  же, о Дева,
вследствие влечения сочинять
вдохновенно сложенные гимны,
это слишком трудно.
Но Ты, о Матерь Божия,
и даруй мне крепость,
уравновешивающую моё природное призвание.

(См. «Молитвы и песнопения православного молитвослова (для мирян) с переводом на русский язык, объяснениями и примечаниями Николая  Нахимова. Санкт-Петербург, Синодальная типография, 1912 год).

В более кратком изложении его оппонента (по принципам перевода богослужебных текстов на русский язык) - г-на Порфирия Мироносицкого (род. 10.01.1867  - ум. 01.03.1936.)  этот текст передан так:

Во имя страха хранить молчание,
Как безопасное, нам было б легче.
Любви же ради,  ткать гимны стройные
И изощрённые нам трудно, Дева!
Но ты и силу, о Матерь Божия,
Дай таковую нам, каков наш выбор.

Профессор КДА г-н  М. Скабалланович предложил свой перевод:

Удобнее нам было бы по страху
предпочесть молчание, как дело безопасное,
по любви же к Тебе, Дева,
составлять стройносложенные песни трудно,
но и Ты, Матерь, дай силу (к песням),
поскольку есть  (у нас) усердие.

 Духовный поэт И.В. Маслянкин  осмыслил и изложил  (на интеренет-форуме) рождественский задостойник так:

В молчании мы минули бы страха
Недолжным словом тайну огласить;
Любовь же нашу к прославленью Девы
И многим пеньем нам не утолить.
Но помоги воспеть Твоё величье, Мати,
И в доброй силе нам пребыть!

Нынешний проректор Саранского духовного училища (Россия, Мордовия), духовный композитор и литургист игумен Силуан (Туманов) творчески   осмыслил задостойник Рождества Христова и даже положил его на ноты:

Нам ныне возлюбить удобнее молчанье,
Что помогает нам вне страха бед пребыть.
Немолчных песен, Дева, гимнов величальных
Любовь к Тебе не даст из бренных слов сложить.

Но та любовь нам не позволит в праздник
Рожденья Сына Твоего молчать,
И ныне молим: даруй, Мати, силу, разум
Тебя и словом, и всей жизнью величать.

Перевод рождественского задостойника и комментарий к нему Яны Лозинской
(из интернет-публикации):

Нам удобнее было бы любить молчание,
так как оно лишено страха.
Но из-за любви слагать красивые,
протяжные песнопения,
это (молчание) нам, все-таки, неудобно.
Но, Мати, дай мне силу,
равную моему изволению (ткать песни).

У диакона Андрея Кураева встречается любопытная заметка в связи с попытками изложения по-русски задостойника Рождества Христова: «…Есть…вполне справедливое замечание одного интернет-анонимного семинариста по поводу «протяженно-сложенных песен»: «σύντονος — (по Lampe) 1. strained tight, taut (т.е. туго натянутый); 2. intense, eager, vehement of power, esp. desires and actions (усердный, напряженный, страстный); zeal, eagerness in the way of Christian perfection (рвение, усердие, старание). Если я не ошибаюсь, то τεθηγμένους происходит от θήγω — (по Дворецкому) 1. делать острым, острить, точить; 2. возбуждать, разгорячать, разжигать; 3. возбуждаться, вспыхивать. Ой, а откуда же взялись «спротяженно сложенныя» песни? Может быть, они, наоборот, не протяжные, а распаленные ревностью, отточенные старанием, заостренные усердием? Трудно-то (εργώδές εστιν) ведь богослужебные песнопения петь не из-за их длины, а по причине того, что они должны быть ярким и напряженным обращением к Богу».

Не претендуя на последнее слово в деле уяснении смысла задостойника,   автор настоящей статьи - архиепископ Ионафан (Елецких) - предлагает нижеследующее его осмысление и варианты переложений по церковнорусски, по-русски и по-украински, которые хорошо укладываются в любой напев Осьмогласия, например, на второй сокращённый киевский (светлый) глас:

Версия по церковнорусски:


А)
Глас 2
Любезно, Дево, нам удобное молчание, 
Кое всем  страхам не причастно. 
Но любовь сия  нам гимны ткати
Стройносложенныя утрудняет. 
Ты же, Мати, силу воспевати Тя,
Елико  есть Твое соизволение, подай.

Краткая версия по-русски:

Б)

Мы возлюбили все блаженное молчанье,
И бед, и страхов избегающе,
Но, поелику нас влечёт 
К сложенью песен стройных,
Ты, Мати, зряще наше изволенье, 
Дай силу нам и вдохновенье!

Автор статьи предлагает и более пространную поэтическую версию задостойника по-русски:

В)
О, Дево! Страх благоговейный пред Тобою
Сомкнул уста в молчании желанном,
Хотя любовь влечёт нас ублажать Тебя,
В усердии сплетая строфы в гимне стройном.
О,  Мати, зряще наши устремленья,
Ты, их боренье к миру приведя,
Подай нам огненную силу вдохновенья!

Его же  поэтическое осмысление рождественского задостойника по-украински:

Ми любимо святе мовчання, Діво, 
Біди і страху не причасне,
Але любов схиляє нас
Зложити й гімни златоструйні! 
Ти ж, о Мати, бажань боріння
В душах наших примири 
І силу творчу з Вишини 
Сама в нас нині надихни!

Как видим, смысловые акценты, во всех приведённых переводах и переложениях разных авторов, разнятся. Но, одновременно есть ощущение, что переводчики задостойника уже близки к поставленной цели: изложить гимн лаконично,  ясно и красиво по-русски.

Но, каков же аутентичный смысл и логика  задостойника?

Коллизия монашеского и мирского в одном Задостойнике

На наш взгляд, верный смысл рождественского гимна  всё же  следует поискать  в ответах на вопросы: «А, что же волнует автора задостойника? О каком любезном «удобном молчании» идёт речь? Какой «страх» - устрашение сковывает уста гимнографа? Почему для песнотворчества необходима  «сила» Богоматери?

Чтобы рассеялось недоумение, вспомним рассказ из истории древней Церкви, ярко иллюстрирующий острейшее напряжение между сторонниками аскетического богослужения и поборниками т.н. «мирского» чина богослужения с использованием песнопений,  составленных по законам языческой поэзии – ритмических канонов, тропарей и кондаков.

Рассказ этот приводит профессор Н.Д. Успенский (ЛДА) в своём исследовании древней песненной вечерни и состоит он в следующем: некто авва (отец) Памва, монах-пустынник, на вопрос послушника, вопросившего: «Отчего это мы, монахи, не поём  каноны и тропари?», ответил: «Горе нам, чадо, ибо подоспели дни, когда иноки оставят пищу, изреченную Святым Духом (библейски псалмы) и примут земные гимны и мелодические гласы. Придут дни, когда христиане растлят  книги святых евангелий,…пишуще тропари и эллинские словеса (стихи)».

«Что касается тропарей и канонов, и употребления мелодических гласов, - вторит ему некий игумен V века, - то это прилично мирским священникам, чтобы привлекать народ в храмы (т. е. для миссионерских, катехизических целей – авт.). Монахам же, живущим вдали от мира, таковые вещи не полезны, ибо диавол приманкой тропарей и гласовым пением ввергает их в ров гордости, тщеславия и, наконец, блуда».

Пустынножителей, навыкших к несложному речитативному полупению-получтению - к псалмодии,  заметил Н.Д Успенский, смущали и устрашали формы и закономерности античного стихосложения и ладового (гласового) пения в богослужении, они не принимали свободный ритмический перифраз Священного Писания, видя в этом угрозу, веками «намоленному» чину монашеского  псалмопения.

Известно, что, сочиняя и исполняя каноны, тропари и стихиры, «светские» песнотворцы и певчие невольно отбивали их словесный ритм, просодию ногой, как это имеет место при прослушивании публикой метроритмических хоровых сочинений. 

Исследовательница нашего задостойника Яна Лозинская напоминает житие самого преподобного Иоанна Дамаскина, когда он, будучи знаменитым богословом, песнотворцем, оставив придворную должность, поступил в монастырь, строгий старец-наставник для смирения и вхождения в истинно-монашеское устроение духа запретил ему слагать песнопения и заниматься любым литературным творчеством. Выполнение этого запрета требовало от преподобного Иоанна величайшего самоотвержения и стоило ему жестокой внутренней борьбы.

Наконец послушание было нарушено ради любви: умер один из братии монастыря, и по горячей просьбе других монахов Иоанн составил дивные стихиры, которые и поныне входят в чин погребения. Эти стихиры также были спротяженно сложенными, то есть ритмическими; именно когда Иоанн, сочиняя их, по обычаю греческих стихотворцев отбивал ритм ногой, старец услышал это ритмическое отстукивание и обнаружил нарушение запрета. Сурово наказан был Иоанн — пока, наконец, Сама Пречистая Дева не явилась старцу в ночном видении и не потребовала дать свободу непревзойденному и вдохновенному песенному творчеству Иоанна.
Та тяжкая борьба, которую вел при исполнении своего мучительного послушания — молчания — преподобный Иоанн, и отразилась в ирмосе 9-й песни его канона Рождеству Христову. Храня молчание, он не подвергал себя беде, не нарушал послушания, и потому, удобее было бы продолжать хранить его. Но природное влечение (произволение) слагать вдохновенные песнопения делало для него этот искус слишком тяжелым.

При переводах, советует Яна Лозинская в одной из своих интернет-публикаций,  следует обращать особое внимание на то обстоятельство, что греческий текст лёг на славянскую почву, на славянское языковое сознание и потому  надо пытаться найти в этом факте, своего рода,  словесное обогащение, создание нового языкового плана. На её взгляд, такое обогащение при переводах с древнегреческого находится в области лексики, а, если возникают затруднения с синтаксисом, то «копаться» исключительно в славянских конструкциях, которые суть исключительно его калька,  довольно пустая затея.

Коллизия монашеского и мирского в одном Задостойнике В приведённом историческом контексте следует вывод: в задостойнике Рождества Христова, несомненно, обнажена психологическая драма «послушания любви» преп. Иоанна Дамаскина к молитвенному безмолвию – исихии, с одной стороны,  и  природного влечения поэта (произволения) к «мирскому» искусству античного метроритмического стихосложения – с другой. Иными словами, в задостойнике отражен «конфликт» между монахом и поэтом в одном лице, между аскезой и творчеством, как таковыми.

 Разорвать эту «неудобную» коллизию, как следует из текста, сам преподобный Иоанн Дамаскин не может: от имени всех «песнословцев» он обращается к Богоматери, Которая пророчески, в гимнах же,  предсказала Её Самоё  ублажение всеми родами человеческими. Из его уст звучит просьба о помощи в преодолении в нём внутреннего борения долга молчания и стремления к творчеству через ниспослание всем церковным поэтам особой силы благодати Святого Духа.

Сама Богоматерь, библейски воспевшая Бога в доме праведной Елизаветы («Величит душа Моя Господа»), благословила и освятила поэтическое свободное творчество в Церкви – таков скрытый пафос задостойника преп. Иоанна Дамаскина на праздник Рождества Христова.

Любопытно, что тема утверждения свободного авторского творчества в Церкви прослеживается и в другом известном церковном гимне: «Твоя песнословцы, Богородице, - живый и независтный Источниче, - лик, себе совокупльшеся, духовно утверди, в божественней Твоей Славе венцев Славы сподоби!». («О, Богородице, - живый, неиссякаемый Источник! Хор (лик) Твоих песнотворцев духовно укрепи,  в божественной Твоей Славе венцев Славы сподоби!»).

Со временем в Церквах греческой традиции споры о стиле пения затихли. В них давно уже произошёл культурный синтез монашеского и «мирского» начал в богослужении: и в соборно-приходских храмах, и в монастырях оно следует единому уставу, согласно которому речитативное чтение псалмов Священного Писания чередуется с мелодическим гласовым (ладовым) пением тропарей и канонов - сочинений, составленных в метроритмах  античного стихосложения.

Так, в службе Благовещения  мы находим ритмический канон, в основание которого положен «виртуальный» диалог между архангелом Гавриилом и Девой Марии. Этот диалог не имеет места собственно в евангельском повествовании и принадлежит области художественного вымысла, но в это авторское обрамление включена библейская догматическая истина - «Бог явился на земле во плоти», раскрывается учение Церкви о спасении во Христе рода человеческого.

Нынешние греки (и монахи, и миряне) так свыклись с античными «языческими» метроритмами своих церковных гимнов, что и слышать не желают о введении в богослужение новогреческих прозаических текстов, которые, хотя и понятны разуму, но претят их внутреннему эстетическому чувству, ибо новейшие переводы, увы, лишены красот античных ритмов стихосложения.

Думается, что и нынешние миряне Русской Церкви были бы ни мало шокированы, если бы, войдя в храмы, услышали не «скучную» прозу славянских переводов, а самые настоящие античные метроритмические стихи  - тропари, кондаки, повествующие о спасении во Христе, как их слышат в своих храмах православные греки, но на древнегреческом языке.

Второй конфликт между установившимися эстетическими формами богослужения в Православной Церкви имел место в России: при царе Алексии Михайловиче  произошёл «светский» музыкальный прорыв в богослужение, вызвавший резкие протесты русских староверов на Московской Руси.

В тот период взамен монодии (единогласия, унисона) в богослужение была привнесена западная система многоголосной гармонической музыки, при которой певцы стали делиться на четыре основные голосовые партии (дисканты, альты, теноры, басы). Только одной из них поручалось исполнение коренной мелодии гласа («кантус фирмус»), а остальные были призваны, лишь окрашивать её  обертонами классических трезвучий, создавая вокальную имитацию органного (!) звучания. Достаточно пропеть партию «скачущего» по тонам трезвучий баса, чтобы в этом убедиться.


Парадоксально, но, вопреки вышесказанному, в идеологии русского церковного пения господствует убеждение, что за православным богослужением не может использоваться инструментальное сопровождение. На самую идею присутствия инструментальной музыки в Церкви некоторые смотрят косо. 

Вероятно, подобные исторически запоздалые суждения являются инерционным отголоском древнего отшельнического взгляда на присутствие в Церкви «мирского» начала - метроритмического стихосложения и мелодической (гласовой) античной музыки, опасных для спасения души иноков. При этом нелишне ещё раз напомнить, что в соборно-приходском богослужении их наличие отцами-пустынниками отнюдь не осуждалось, а, скорее, допускалось, но в видах церковной миссии среди народа.

Впрочем, подобные ригористичные утверждения библейски и исторически, как кажется, не столь бесспорны.  Известен стих из Священного Писания: «Хвалите Бога на струнах и органе!» (Пс.150). Да и весь 150-й псалом есть призыв восхвалить Господа различными способами, на разных древних музыкальных инструментах. Сам святой пророк Давид, автор многих библейских ритмических псалмов, исполнял их, играя на гуслях. А в древней Александрии, как упоминают некоторые исследователи, исполнение гимнов в собраниях христиан сопровождалось звуками арфы и флейты.


Известно также, что во дворцовой церкви византийских православных императоров пение религиозных гимнов сопровождалось органом. Копия органа была преподнесена из православного Востока императору Карлу Великому для его придворной церкви, а  уже затем этот музыкальный инструмент получил распространение по всему миру. Возможно, и киевские послы, прибывшие для выбора веры в Константинополь, слышали его звучание на официальном приёме во дворце, «мнящи себя, яко на небе». В греческих церквах на о. Корфу  (Константинопольский православный патриархат), да и в  армянских храмах, за богослужением народ поёт в сопровождении органа. Многим известно о поддержке звуками органа общенародного пения в Армянской, западной Римской и Лютеранской Церквах.

Как не удивительно, но и в Русской  Православной Церкви в богослужении давно допущено использование, по сути,  музыкальных инструментов – кампанов, т.е. колоколов, настроенных на разные тона. Некоторые православные богословы сам церковный звон именуют не иначе, как «началом богослужения». Любопытно, что в древнем пасхальном уставе даже указаны места их расположения (солея, притвор, паперть, колокольня) и строго регламентируется самый порядок их звучания, время и количество ударов на евангельском чтении (по одному после каждого стиха и «во вся тяжкая» – по окончании чтения Евангелия.). Во все дни светлой седмицы должны   звучать «повседневно» колокола всех храмов. В самом чине Божественной литургии исполнение торжественного гимна в честь Богоматери «Достойно есть»  предусмотрено сопровождать звоном целого ансамбля колокольных инструментов, подчёркивающих значимость момента. Особо выразительные колокольные звоны, как-то: ростовский, ипатьевский, костромской, исполняли специально обученные музыканты-звонари.

Заметим, что и на архиерейских кадилах, и на облачениях архиереев также имеются небольшие позвонки, издающие серебристые переливы при совершении ими священных действий. А в некоторых православных Церквах Востока священники и диаконы имеют на своих перстах  колокольчики, под мелодичный перезвон которых исполняются богослужебные песнопения. Перечень церковных инструментов можно продолжить: в Эфиопской и Коптской Церквах с православной времён их истории за богослужением употребляются древние ударные инструменты – барабаны, задающие ритмическую пульсацию священным ритуальным движениям и песнопениям.  А деревянный инструмент – било -  и в наше время  выстукивает сложнейшие  музыкальные ритмы, предначиная богослужение, в древних обителях православной Греции, Румынии и Болгарии.

В своё время и в России появились опыты исполнения церковных гимнов с симфоническим или органным сопровождением вне чина богослужения. Это - «Тебе, Бога хвалим», для двух хоров и оркестра знаменитого композитора Дмитрия Бортнянского; это  «Демественная Литургия» с органом и группой инструментов композитора А. Гречанинова.

Из современных внебогослужебных опытов можно упомянуть две духовные оратории («Страсти по Матфею» и «Рождественская оратория») в сопровождении симфонического оркестра архиепископа Илариона (Алфеева). В настоящее время идет творческая работа над оркестровым сопровождением т.н. «Чернобыльской Литургии» архиепископа Ионафана (Елецких). Вне чина богослужения мы слышим смиренное пение духовных стихов под аккомпанемент струн гитары иеромонаха Романа (Матюшина) и многих других песнотворцев. Все они умилили и привели в лоно Церкви не одну душу! 


В свете всего сказанного невозможно не согласиться, что полное торжество древнего гимнографического «пустынного» минимализма над свободным «светским» литургическим творчеством в Древней Церкви по своим культурным следствиям привело бы к угасанию художественного потенциала церковного общества, а, в конечном итоге, отрицательно повлияло бы и на самое развитие литературы во всём  христианском мире.


Но их творческое взаимодействие породило феномен великой христианской богослужебной культуры, как части всемирного достояния человечества, как вдохновенного Богом «синтеза искусств»: искусства пения (монодия и полифония), чтения, иконописи,  поэзии, архитектуры, изобразительного искусства (живопись), священной «хореографии» (порядок и виды поклонов, ходов), искусства огня и дыма (порядок возжигания свечей, совершения каждений),  книгописания, книгоиздания, музыкальной семиографии (нотописания), дирижирования, искусства священной одежды и сакральных символов (осенение крестным знаком, например),  и т.д. Сам Типикон (образец совершения богослужений), по сути, есть искусство циклического «либретто» - солнечно-лунного пасхального сценария, музыкальная партитура ладов (гласов), и, даже, книга ритуальной диеты (постов и разрешений от них)  на годы вперёд.  
Византийская Православная Церковь своим авторитетом благословила «мирскую» гимнографию, включив античные виды стихосложения – древнегреческие ритмические тропари, кондаки и каноны - в своё богослужение и наименовав их догматическое содержание своим литургическим Преданием. Среди церковных античных гимнов занимает почётное, праздничное место и задостойник Рождества Христова, утверждающий торжество творческого начала в вечно юной Церкви Спасителя Мира.

Примечания:

1. Варианты изложения херувимской песни архиепископа Ионафана (Елецких) по церковнорусски и по-русски на музыку херувимской №7 Дмитрия Бортнянского:1) «Мы, образ херувимов в Тайне сей являюще и животворящей Троице трисвятую песнь с ними воспевающе, всякое ныне житейское, да оставим (да отложим) попечение. Дабы (или: Чтоб…, Да…) сопроводить нам Царя всего Міра с ангельскими незримыми (невидимыми) и копьеносными чинми. Аллилуйя!».  Или: 2) «Мы, херувимов образ в Тайне сей являюще и животворящей Троице трисвятую песнь с ними воспевающе, всякое ныне житейское, да оставим попечение. Дабы (или: Чтоб..., Да...) сопроводить нам Царя всего Міра со копьеносным воинством всех ангелов незримых. Аллилуйя!». Его же, два варианта по-украински: 1)“Ми образ херувимів в Тайні цій являючи і животворчій Трійці трисвяту(ю) піснь з ними співаючи, забудьмо нині всі життєві хвилювання. Щоб нам супроводити Царя всього Світу з ангельськими, незримими і коп’єносними (списоносними) чиньми. Алилуя!”. Або: 2)“Ми – (ті), що херувимів в Тайні цій являємо і животворчій Трійці трисвяту(ю) пісню з ними співаємо, забудьмо нині всі життєві хвилювання. Щоб нам супроводити Царя всього Світу з ангельськими, незримими і коп’єносними (списоносними) чиньми. Алилуя!”

2 Любити убо нам – мы возлюбили, нам любезно.
  3 Безбедное – неопасное.
  4 Страх - в церк. слав. языке - устрашения, ужасные видения, искушающие ум аскета.
  5 Удобее – лёгкое, благое.
  6 Молчание – безмолвие. Практика непрестанного совершения сердцем т.н. молитвы Иисусовой.
  7 Любовию же – т.е, согласно этой же любви к молчанию.
  8 Песни ткати - т.е. слагать античные строфы стихов, подобно тому, как ткачи ткут полотно из пряжи.
9 Песни спротяженносложенныя – стройносложенные, вдоль расположенные строфы, ритмические гимны, составленные по законам античного стихосложения. Диакон Адрей Кураев: «…Есть еще вполне справедливое замечание одного интернет-анонимного семинариста по поводу «протяженно-сложенных песен»: «σύντονος — (по Lampe) 1. strained tight, taut (т.е. туго натянутый); 2. intense, eager, vehement of power, esp. desires and actions (усердный, напряженный, страстный); zeal, eagerness in the way of Christian perfection (рвение, усердие, старание). Если я не ошибаюсь, то τεθηγμένους происходит от θήγω — (по Дворецкому) 1. делать острым, острить, точить; 2. возбуждать, разгорячать, разжигать; 3. возбуждаться, вспыхивать. Ой, а откуда же взялись «спротяженно сложенныя» песни? Может быть, они, наоборот, не протяжные, а распаленные ревностью, отточенные старанием, заостренные усердием? Трудно-то (εργώδές εστιν) ведь богослужебные песнопения петь не из-за их длины, а по причине того, что они должны быть ярким и напряженным обращением к Богу».
10 Неудобно есть – затруднительно, нелегко. Иносказательно – запретно, нежелательно. «Песни ткати спротяженносложенныя неудобно есть….» - вероятно, имеется в виду, что метрическое стихосложение вступает в противоречие с практикой постоянного совершения краткой «умственной» т.н. молитвы Иисусовой, имеющей свою ритмику.
  11 Силу – греч. «энергиа», благодать, творческая мощь, вдохновение свыше.
  12 Произволение – изначальное призвание, изволение, желание, склонность к чему-либо.
  13 Даждь – подай.

Теги: