Ректор Общецерковной аспирантуры и докторантуры им. свв. равноапостольных Кирилла и Мефодия митрополит Волоколамский Иларион (Алфеев) выступил 10 марта в Российском государственном гуманитарном университете с лекцией. Он говорил об особенностях светской и церковной наук (в предложенных им дефинициях соответственно "чистой науки" и науки, имеющей церковное основание), а также о желательности их союза. Митрополит констатировал, что оба направления "в идеале… могли бы различаться лишь стилистикой". При этом различий между ними, по мнению Илариона, будет "не больше, чем между двумя разными научными школами".

Вместе с тем о едва ли не главном на сегодняшний день различии в исследовательских подходах церковных и светских историков лектор умолчал. А оно заключается в несвободе церковных авторов (то есть тех, кто так или иначе состоит в структурных подразделениях Русской Православной Церкви): в первую очередь тех, кто занимается исследованием истории Церкви первой трети XX века. Названная страта специалистов (в отличие от их светских коллег) связана с так называемой внутрицерковной дисциплиной. Иначе говоря, церковные историки вынуждены согласовывать результаты своих работ с постановлениями Архиерейских Соборов.

В самом начале "периода возрождения" РПЦ, начавшегося с празднования 1000-летия Крещения Руси в 1988 году, на Архиерейских Соборах 1989 и 1992 годов были причислены к лику святых несколько архиереев, игравших ключевые роли в период 1917–1925 годов. При этом материалы канонизации были подготовлены без тщательного исследования совокупности фактов биографий прославляемых лиц и ряда исторических обстоятельств. К актам прославления фактически были приложены "жития" (своеобразные биографические "иконы") новых святых, а также тексты церковных богослужений. Тем самым церковным историкам была негласно дана концептуальная установка: создавать свои исследовательские труды по XX веку в рамках "агиографической" концепции. Позже аналогичная канонизация была совершена на Архиерейском Соборе 2000 года. Спущенные с высоты Архиерейских Соборов "правильные" для паствы ответы были зафиксированы не только в святцах, но и в названиях различных учреждений: Православного Свято-Тихоновского гуманитарного университета (ПСТГУ), например.

Но разве может быть свобода научного поиска у церковных историков, когда "правильные" ответы для них уже заранее готовы? Кто из них дерзнет усомниться в истинности "руководящих и направляющих" документов Архиерейских Соборов? Ведь если церковные историки, как прихожане РПЦ, будут не согласны с этими документами, это будет означать, что они сознательно выступили против "соборного разума Церкви". Со всеми вытекающими отсюда дисциплинарными последствиями и церковно-каноническими прещениями…

Соответственно церковными историками и начала создаваться не научная история Церкви XX века (особенно первой его трети), а "священная история" РПЦ, основывающаяся в первую очередь не на исторических фактах, а на определениях Архиерейских Соборов. И неудивительно, что к середине 2000-х годов обнаружились значительные расхождения в результатах светских и церковных историков, занимающихся исследованиями одних и тех же, по существу, научных проблем.

О том, что церковные историки ограничены "дисциплинарно-идеологическими" рамками, свидетельствуют среди прочего учредительные документы богословского факультета ПСТГУ, на котором имеется общеуниверситетская кафедра "Истории Русской Православной Церкви". Основная цель этого факультета такова: "Подготовка студентов к пастырскому, миссионерскому и церковно-практическому служению, образовательной и научной деятельности в духе верности святоотеческому преданию, священноначалию Русской Православной Церкви (курсив мой. – М.Б.)и Отечеству". То есть работающие в ПСТГУ исследователи вынуждены, в силу своего положения, вести научный поиск с оглядкой на постановления и распоряжения священноначалия Московского Патриархата. В плане поддержания внутрикорпоративной дисциплины это, конечно, оправданно, но вот со свободой научного поиска, на наш взгляд, никак не совместимо.

Воздействие спущенных "сверху" концепций (de facto – не подлежащих изменению) стало распространяться едва ли не по цепной реакции. На сегодняшний день среди церковных историков сформировалась определенная категория авторов, идеализирующих, во-первых, историю РПЦ и, во-вторых, считающих обнародование каких-либо нелицеприятных для духовенства исторических фактов едва ли не за кощунство: будто бы церковные деятели свободны от человеческих недостатков, слабостей и не способны совершать какие-либо ошибки и неблаговидные дела. При этом на светских историков, поднимающих неугодные для современной церковной конъюнктуры темы, со стороны церковных авторов оказывается даже определенное идеологическое давление. Со страниц церковных изданий звучит пространная и едва ли не огульная критика в адрес ученых, осмелившихся самостоятельно, без "руководящего и направляющего духовного окормления", исследовать историю РПЦ. Эти специалисты обвиняются в некомпетентности в рассматриваемых вопросах, "безусловной чуждости по духу" своим темам, в "искажении истинной картины жизни Церкви". Такой подход начинают проповедовать уже и отдельные светские авторы. Демонстрируя патриархийному официозу свою "благонадежность", о "невоцерковленных" историках (читай – не причисляющих себя к духовным чадам Московского Патриархата) они говорят, что те "далеки от понимания глубин поднимаемых ими проблем", что их работы "не в состоянии принести необходимого результата", что они "носят непрофессиональный характер", "не выдерживают критики" и т.п.

На сегодняшний день ряд патентованных церковных историографов, пытаясь взять изучение истории РПЦ под свои "чуткое руководство" и контроль, старается создать свою "единственно правильную" версию событий, происходивших в России в первой трети XX века. В их концепции ("благочестивой", но весьма абстрактной) известные епископы, стоявшие до 1917 года у кормила РПЦ, выставляются верными стражами самодержавия, а после революции – страдальцами, безвинно претерпевшими мучения от советской власти. При этом то, что не укладывается в заданные умозрительные схемы и идеальные конструкции, обходится стороной. Иначе говоря, при внешне корректных выкладках названные круги, руководствуясь соображениями "церковной политики" и своеобразно понимаемой "церковной пользы", системой умолчания неудобных для себя фактов пишут в радужно-панегирических тонах образы своих духовных вождей. В частности, они стараются всячески завуалировать роль духовенства в революционном процессе. Тем самым эти круги создают весьма идиллическую историческую картину: в первую очередь – отношения высших иерархов Церкви к царской власти в феврале 1917 года.

В вышеупомянутом выступлении в стенах РГГУ митрополит Иларион констатировал: "Важной задачей российской исторической науки является понимание первопричин постигших нашу страну в XX веке трагедий". Но стоит ли от церковных историков ждать более-менее объективного анализа деятельности в "рубежном" 1917 году архиепископа (затем митрополита, Патриарха) Тихона (Беллавина), митрополита Владимира (Богоявленского) или архимандрита (позже – архиепископа) Илариона (Троицкого), как и многих других их "коллег" по архиерейскому корпусу, когда "нужные и правильные" ответы уже, по сути, заданы "сверху" и зафиксированы в святцах?

Михаил Анатольевич Бабкин - профессор Историко-архивного института Российского государственного гуманитарного университета, доктор исторических наук

Теги: