Religion.in.ua > Аналітика > Бывает ли святыня бывшей?

Бывает ли святыня бывшей?


20 05 2010
Бывает ли святыня бывшей?Для светских культурологов храм молитвы не ценнее какого-нибудь «Дома с химерами»: и то и другое – лишь свидетельства величия человеческого гения. Духовный дальтонизм, неспособность различать признаки горнего и дольнего мира обрекают на бесплодие и ту культуру, которая творится в их собственных «лабораториях». Даже если о ней каждый день писать в СМИ, это не добавит ей престижа...


Гонения, воздвигнутые большевистским режимом на Православную Церковь в 20 веке, современное общественное мнение однозначно и справедливо осуждает. Ни у кого не поворачивается язык оправдывать репрессии против десятков тысяч ни в чём не повинных священников и мирян, повсеместное разрушение храмов, разорение монастырей, святотатственное надругательство над иконами и мощами святых угодников Божиих, преследования верующих за участие в церковных таинствах. Тем не менее, стоит завести речь о том, что демократической власти неплохо бы теперь и вернуть Церкви отнятое большевиками имущество, как сразу раздаются со всех сторон гневные инвективы о «посягательстве церковников на общенародное культурное достояние». Примечательно, что возмущаются главным образом те, кто на словах ратует за уважение прав собственности, за «правовое общество». Почему-то, когда речь заходит о религии, столь милая либералам юридическая логика оказывается у них не в чести.

«ХЛЕБ НАСУЩНЫЙ» КАК МУЗЕЙНЫЙ ЭКСПОНАТ

Аргумент чаще всего выдвигается один и тот же: Церковь, мол, не способна обеспечить сохранность памятников архитектуры, культурных объектов и предметов искусства, это по силам только государству. Тезис, прямо скажем, весьма сомнительный: достаточно сравнить, в каком состоянии пребывают сегодня церковные сооружения, остающиеся в ведении государственных музеев, и те, которые были возвращены Церкви. Но дело-то даже не в этом: поражает то непреклонное упорство, с каким определенная часть интеллектуальной элиты сопротивляется возрождению самого главного общенародного достояния – христианской традиции. Той традиции, без которой не было бы самого народа.


Нет, Церковь не запрещается и формально не преследуется, но обществу как бы предлагается забыть о тысячелетней истории и начинать всё с нуля, причём в рамках и по правилам, которые определят сами «конструкторы будущего». Налицо всё та же богоборческая претензия редуцировать развитие общества к примитивным, доступным немощному человеческому рассудку схемам, которая, собственно, и привела к катастрофическим потрясениям первой половины двадцатого века. В отношении к христианской традиции отличие новой идеологии от большевистской заключается лишь в том, что большевики норовили совсем сбросить её с «корабля современности», а создатели современной культуры мечтают превратить её в обездушенный, лишённый связи с реальной жизнью народа музейный экспонат.  


Храм, не возвращенный Церкви, монастырь, где умолкла монашеская молитва, - это всего лишь «архаика»: произведения такого-то века, созданные в таком-то стиле – и не более того. Но храм, где продолжают совершаться богослужения, даже если для кого-то он не более чем «изящный образец в стиле барокко», продолжает активно и непосредственно участвовать в духовном преображении народа, в процессе его культурной эволюции. Та же разница между иконой, выставленной в музее и живущей в храме. Икона никогда не создавалась для того, чтобы ею любовались, - такое отношение наши средневековые предки сочли бы не просто легкомысленным, но и прямо кощунственным. Верующий не разглядывает икону, она для него окошко в горний мир, через которое разглядывают его, призывая к молитве. Очевидно, что художественный музей – место, специально предназначенное для любования, - для молитвы совершенно не подходит.


Для светских культурологов храм молитвы ничем не ценнее какого-нибудь «дома с химерами»: и то и другое для них – лишь свидетельства величия человеческого гения. Духовный дальтонизм, неспособность различать признаки горнего и дольнего мира обрекают на полное бесплодие и ту культуру, которая творится в их собственных «лабораториях». Даже если о ней каждый день с экзальтацией писать в газетах и рекламировать по телевизору, едва ли удастся обеспечить ей престиж, которым пользовалась и продолжает пользоваться в народе культура, одухотворённая христианством.


Неспособная зреть в окружающей жизни абсолютную красоту, или, как говорится в православной молитве, «добрóту неизреченную», всегда исполненная гордыни и самомнения, такая культура обречена на распад, на фрагментацию. Поэтому она не только не способствует консолидации общества, но и провоцирует его разделение, цивилизационную деградацию – то, что мы сегодня воочию наблюдаем. Единственная альтернатива этому – возрождение православной традиции, которое должно начинаться с избавления от мерзости запустения в святых для народа местах, оживления – одушевления – православных святынь.


Представьте, что кто-то решил объявить булочные «музеями хлеба». Пришёл голодный человек купить хлеб, а ему говорят: руками не трогать, это экспонат, испечённый по уникальным рецептам такого-то века! Нелепица? Но духовная святыня – тот же хлеб для народа: когда её превращают в экспонат, народ начинает голодать.

ЗДЕСЬ ФОРМИРОВАЛСЯ НАРОДНЫЙ ХАРАКТЕР
    
Можно услышать упрёк в адрес Церкви: какие эти «попы» неблагодарные! Дескать, музейные работники сохранили храмовые сооружения, спасли тысячи икон, а теперь у музеев хотят всё это отобрать. Что ж, низкий поклон тем, кто спасал и восстанавливал церковные святыни, но нельзя ведь забывать, что они никогда не оказались бы в музее, если бы государство не развернуло гонений на Церковь. За то, чтобы эти святыни сегодня вернулись туда, где им единственно только и место, - в Церковь, в 20 веке заплачено тысячами жизней святых мучеников и исповедников – лучших представителей нашего народа.  


В ряду этих святынь особое место занимает Киево-Печерский монастырь. Именно здесь зарождалась великая православная цивилизация, подарившая миру одну из самых ярких в истории человечества культур. Отсюда, с днепровских холмов, христианская духовность распространилась на всю Русь. Значение монастыря в утверждении восточнославянской самобытности столь велико, что переоценить его просто невозможно.


В самом деле, что для народа важнее всего? То же, что и для отдельного человека: уверенность в своей сопричастности Божественному замыслу о мире, соработничество Богу, или, по выражению преподобного Макария Великого, «стяжание Духа благодати». «Ибо если Его нет в тебе, все жертвы и труды твои ничто…» По образному выражению известного богослова ХХ века о. Сергия Фуделя,  «весь смысл нашей жизни в том, чтобы теплом своего дыхания бороться с холодом мира». Ясно, что эта цель недостижима, если отсутствуют «духовные рецепторы», позволяющие отличать «тепло» от «холода».


Формирование этих «рецепторов» у отдельной личности наиболее естественным путём происходит в процессе самопознания, поскольку «человек, этот большой мир, заключённый в малом, является средоточием воедино всего существующего». Эти слова святителя Григория Паламы в полной мере применимы и к народу как «коллективной личности».  


Венский профессор Николай Трубецкой писал так: «Народ познал самого себя, если его духовная природа, его индивидуальный характер находят себе наиболее полное и яркое выражение в его самобытной национальной культуре и если эта культура вполне гармонична, то есть отдельные её части не противоречат друг другу». Отсюда он делает вывод: целью всякого народа, условием его выживания является создание самобытной гармоничной культуры.


Стремительный культурный взлёт, приведший к формированию новой цивилизации, начался на Руси после того, как у разрозненных племён появилась общая положительная идентичность – христианская вера. Именно тогда, по наблюдению исследователя древнерусского фольклора В.Я.Проппа, «в народном сознании "православный" стало синонимом "русского"…». До Крещения русские племена объединяла, да и то ситуативно, лишь общая опасность – необходимость отражения набегов степных кочевников. Попытки отдельных князей централизовать власть в своих руках в мирное время неизменно заканчивались фиаско.


Много богов – много авторитетов. Но если у народа, да еще рассеянного по бескрайним лесам, много авторитетов среди богов, то ему очень трудно признать единым авторитетом кого-нибудь из правителей. Принцип «единое государство - один великий князь» в тех условиях мог быть реализован только с помощью монотеистической религии, при общем почитании единого Всемогущего Бога.


Соседи, принявшие христианство, заметно выигрывали у наших языческих предков и в нравственном отношении. Так, у них была крепче семья, и одно это давало им огромное культурное преимущество перед русскими племенами, где царил разврат. До крещения киевский князь Владимир Святославович содержал семьсот наложниц, отличался необузданным нравом, казнил ни в чём не повинных людей; после крещения он стал гуманнейшим и благочестивейшим правителем Европы, отменившим смертную казнь, проявлявшим отеческую заботу о подданных, миловавшим врагов.     


Да, под влиянием православного идеала вслед за князем-крестителем начало преображаться и государство – все его города и веси. Потому и величаем мы святого князя Владимира равноапостольным. Но Крещение было только первым шагом. Дальше надо было наполнить бытие народа подлинным христианским смыслом – задача куда более трудная. В её решении как раз и сыграл важнейшую роль Киево-Печерский монастырь. Именно в его тесных пещерах был взращён утвердившийся в обществе аскетический идеал христианской жертвенности, определивший национальный характер восточных славян.


Напомним, своеобразие христианизации Древней Руси заключалось в том, что проповедь Православия велась среди племён, не имевших навыков умозрительного философствования и не приобщённых к учёной книжности. Никакие диспуты, никакие полемические трактаты не могли оказать на наших языческих предков ровным счётом никакого воздействия. Как же было донести славянину суть христианской веры, внушить ему, что венец творения отнюдь не природа (как она ни прекрасна и ни таинственна), а человеческая личность? Как было разъяснить ему идею Боговоплощения, веру в личного Бога, когда он был всецело в плену у безличной природы?
У английского писателя Гилберта Честертона есть такие остроумные рассуждения о язычестве: «…Язычник … был счастливее, когда приближался к земле, и печальнее, когда приближался к небесам. …Они [язычники] радуются мелочам жизни, а не её истокам. Мелочи сладки для язычников, как маленькие горные ручейки, но всё великое горько, как море. Увидев сердцевину мира, язычник замирал в ужасе». Честертон сравнивал язычника с человеком, стоящим на голове: «небеса оказались для него под землёй».  


Зримым образом преодоления языческого ужаса перед небесами оказался для наших предков монах-аскет, добровольно заключивший себя в тёмную и тесную пещеру.

Бывает ли святыня бывшей?

Этот образ явили им великие подвижники христианского благочестия преподобные Антоний и Феодосий – основатели Киево-Печерского монастыря. Уйдя в пещеры, они освободили душу от пут языческих предрассудков и тем самым обрели и подлинную, ничем не замутнённую, радость от общения с природой. Это было настолько поразительно, что их пример воодушевил тысячи и тысячи русских людей, вдруг осознавших свои страхи перед небом как недуг, сковывающий волю к сотворчеству со Всевышним (к чему призван каждый человек, каждый народ).


Так, благодаря печерским аскетам понятие свободы в сознании восточных славян нераздельно сплелось с понятием Божественной Истины. Это было настоящее чудо - свидетельство особой милости Господа к новообращённому народу: без особых интеллектуальных усилий и, главное, без крутого насилия со стороны власти за относительно недолгий исторический период в обществе утвердились нормы христианского благочестия.
С тех пор печерские затворники стали для всей Руси эталоном совести.


Совесть – это голос Божий. Люди верили, что в этом святом месте расслышать его легче, чем где бы то ни было. Вот и тянулся православный люд отовсюду за благословением к Печерским угодникам, преодолевая порой не одну сотню километров, невзирая на суровый климат, непроходимые дороги, опасности, подстерегавшие их в пути.


Паломники стекались к Киево-Печерской Лавре, а от неё по всей Руси расходились волны добра и человеколюбия.

НЕ ЗАВИСЕЛАСЬ ЛИ НА ВЕРХНЕЙ ЛАВРЕ «МЕМОРИАЛЬНАЯ» ТАБЛИЧКА?

Лавра и сегодня продолжает играть в духовной и культурной жизни восточнославянских народов важную роль. Но теперь, когда говорят о живом монастыре, обычно уточняют: «нижняя Лавра». На стене Лавры «верхней» каждый входящий может видеть «мемориальную» табличку (от слова memoria - «память»: чтоб никто не забыл), где написано: «Музейный городок. Бывшая Киево-Печерская Лавра». На территории «бывшей» Лавры находятся, между прочим, Успенский собор, Трапезная, Благовещенская церковь, надвратные Троицкий и Всехсвятский храмы. Здесь же – братские кельи. Правда, в них теперь даже не музей; они сданы в аренду одному из киевских вузов.


Никто не отрицает важности высшего образования. Но почему, скажите, светский вуз должен располагаться в монашеских кельях самой Киево-Печерской Лавры – в месте, где наш народ приобщился к высшей мудрости? Имея в его глазах абсолютный престиж, эта мудрость позволяла ему на протяжении веков жить своим умом, не копируя механически, а творчески преобразуя достижения других цивилизаций. Сегодня такая мудрость не менее востребована, чем тысячу, пятьсот, двести лет назад, но тем не менее в «бывших» Лаврских кельях нынче возделывают не её, а ту «мудрость», в которой, по слову ветхозаветного Пророка, «много печали» (Еккл. 1:18).


От такой «мудрости», чуждой нашей православной духовности, между прочим, предостерегал нас наш гениальный соотечественник философ-аскет Григорий Сковорода. В воспоминаниях о нем сохранилась его молитва: «Отче наш, иже еси на небесех. Скоро ли ниспошлешь нам Сократа, который бы научил нас познанию себя, а когда мы себя познаем, тогда мы сами из себя вывьем науку, которая будет наша, природная». Выдающийся мыслитель понимал, что мудрость надо «вывивать из себя», только тогда она будет «природной» - гармоничной и плодоносной.


Сковорода жил во время, когда православная вера в народе ещё была крепка. Нынче вера оскудела, но и атеисты вряд ли будут оспаривать то, что если бы студенты медицинских университетов учились бескорыстию на примере блаженного лекаря Агапита, если бы ответственному отношению к слову наши учёные, писатели и журналисты учились у преподобного Нестора Летописца, если бы наши дети воспитывались в целомудрии и старались подражать не гламурным «героям», а преподобным Варлааму и Моисею Угрину  - в общем, если бы мы старались жить по тем заповедям, которые утверждали своими подвигами печерские угодники, то наше современное общество было бы намного более благополучным в нравственном отношении, а значит и более успешным.  


Бог зримо явил Себя нашему народу в образах святых печерских угодников. С основания Киево-Печерского монастыря начинается наша самобытная культурная история. Продолжится она или мы станем придатком другой цивилизации – вот как стоит сегодня вопрос. Хочется верить, что наследники преподобных Антония и Феодосия Печерских не согласятся снова отдать себя в духовное рабство – на этот раз неоязыческим суевериям.


Мы обязаны сохранить свою культурную самобытность – залог нашего выживания. Пора, наконец, убрать постыдную табличку у входа в Верхнюю Лавру. Её братские кельи должны, наконец, наполнить те, кто жаждет учиться искусству самоограничения и бескорыстной любви к ближнему.

На фото: внутренние росписи Троицкой надвратной церкви Киево-Печерской Лавры






Повернутися назад