Religion.in.ua > Богослов'я, Аналітика > Открытая евангельская идентичность: конфликты и границы

Открытая евангельская идентичность: конфликты и границы


30 01 2012
18 ноября в Ирпене (Киевская обл.) состоялся "Форум-20", который проанализировал результаты служения евангельских церквей в Украине и других государствах бывшего СССР. Мероприятие собрало около 120 богословов, священнослужителей, философов и преподавателей гуманитарных дисциплин. "Религия в Украине" публикует один из фундаментальных докладов, прозвучавших на форуме. Его автор Михаил Черенков, доктор философских наук, вице-президент Ассоциации «Духовное возрождение» (Украина).

18 ноября в Ирпене (Киевская обл.) состоялся "Форум-20", который проанализировал результаты служения евангельских церквей в Украине и других государствах бывшего СССР. Мероприятие собрало около 120 богословов, священнослужителей, философов и преподавателей гуманитарных дисциплин. "Религия в Украине" публикует один из фундаментальных докладов, прозвучавших на форуме. Его автор Михаил Черенков, доктор философских наук, вице-президент Ассоциации «Духовное возрождение» (Украина).

Мой доклад уже в названии указывает на наличие многих противоречий и проблем. Может ли баптизм находиться в поиске? Может ли баптизм быть неевангельским? Или быть евангельским, но не открытым? Как связать проблемы конфессиональной специфики баптистских церквей с евангельской основой? Можно ли говорить о баптизме, не выходя на более широкую тему «евангельского христианства»? В какой мере оправдано привлечение «небаптистского» материала при осмыслении баптистской специфики?

Ответить на эти вопросы можно, лишь «раскавычивая» собственную традицию — надо признаться, традицию относительно малую. Выработав открытость к другим традициям, постсоветский баптизм сможет яснее понимать свою специфичность, особость. Открываясь для «большой», общехристианской традиции, традиция ЕХБ сможет стать частью целого, получит возможность ощутить общность с предшественниками и последователями, осознать единство истории.

Для молодых церквей память о прошлом и традиция оказываются крайне важными, так как именно через них молодая христианская ветвь связывается с древним общехристианским древом. Забвение общей истории не менее опасно, чем ее (истории) идолизация. Припоминание того, что было, восхождение к истокам отнюдь не означает принятия всего исторического опыта всех конфессий. Нам предстоит более сложная и творческая работа: собирание себя из фрагментов истории, восстановление собственной идентичности через понимание того, как она дошла до нас в истории. Движение евангельских христиан-баптистов не возникло вдруг из ничего, ему предшествовала непрерывная евангельская жизнь внутри малых и больших традиций. Изучение того, кого именно в истории постсоветские баптисты могут считать своими предшественниками — тема отдельного масштабного исследования. Мы ограничимся лишь тем, что признаем традицию ЕХБ «малой» традицией, составной частью традиции «большой».

Очевидно, что верующие церквей ЕХБ все же сумели создать собственную традицию, доказавшую свою жизнеспособность в экстремальных условиях и которой можно гордиться. Но это лишь часть исторической правды. Другие важные истины ставят вопрос об «историческом долге» евангельских христиан-баптистов перед предшественниками и потомками — то есть, связывают привычный и ограниченный мир малой традиции с полной трагизма и темных страниц историей, а также с рискованным будущим.

Евангельские христиане-баптисты — особая часть большой традиции. Даже по отношению к Реформации эта особость подтверждается. Церкви ЕХБ — наследники реформации, но также и создатели собственной малой традиции. Особость состоит в сочетании евангельской ортодоксии и верности Никео-Цареградскому символу веры с народным характером церковности. Исторически евангельская церковь ближе всего к идеалам Реформации, но ее следы и предпосылки заметны также в истории католической и православной церквей. В этом-то и сложность специфичности ЕХБ – в ее собирательном характере, при котором она не присутствует нигде и никогда в чистой конфессиональной форме, а потому и протестантские, и исторические церкви, выступают предысторией, историко-идейной основой для начинающегося, еще только возникающего евангельского движения.

При всем уважении к истории все же хочется повторить вслед за о. Александром Менем, что «христианство только начинается». Причем, по моим убеждениям, это христианство будет скорее евангельским, чем историческим. И раз уж евангельским христианам-баптистам надлежит донести простое и живое Евангелие до нехристиан и постхристиан, это можно считать особенной миссией, оправдывающей существование данной отдельной конфессии. Беда в том, что малая традиция ЕХБ закрыла общины и для внешнего мира в его сложности, и для Евангелия в его радикальности. Именно поэтому мы решаемся говорить критично, говорить о нетождественности Евангелия и «евангельской» церкви, о роковом рассогласовании открытости Евангелия и закрытости его хранителей в традиции ЕХБ.

Почему о баптизме нужно говорить критично? Это ведь может оттолкнуть участников дискуссии из внутриконфессиональной среды, к тому же, вряд ли будет интересно и понятно посторонним наблюдателям из других конфессий или нерелигиозным «совопросникам века сего». И все же такой риск оправдан, так как вера, открывающая себя критике, и церковь, не боящаяся правды и ее высоких стандартов, заслуживают уважения и признания.

Основным достижением последних лет стала разгорающаяся дискуссия о социальной и богословской позиции евангельских церквей, в ходе которой критику научились принимать, а разнице взглядов внутри одной же церкви – радоваться.

Моя критика — не со стороны; это мнение критика — но баптиста, или баптиста — но критика; то есть, это точка зрения критика-баптиста. Разговор в формате искренней самокритики дает шанс на обновление. В таком режиме открытости и подотчетности вырисовывается основная проблема постсоветского баптизма: боязнь преобразующей критики, уход от нее в глубины истории, в тень традиции, тогда как застревание в истории, в транзитности без определенности, мешает церкви найти свое место, свое лицо, свое призвание в свете текущего дня.

Постсоветский баптизм должен видеть себя частью большой христианской истории, мыслить себя живым участником начинающегося евангельского движения. Только на этом пути открытости к прошлому и будущему, к большим и малым христианским традициям, к постатеистическом обществу и постхристианской культуре, возможно обретение себя, осмысление собственной специфичности, выполнение своей миссии в истории.

Основным итогом двадцатилетнего периода религиозной свободы для евангельских христиан-баптистов стало усложнение внутрицерковных и церковно-общественных связей, плюрализация некогда единого образа церковного христианства и религиозной жизни за пределами церкви. В самой церкви эту сложность, чаще всего, воспринимают как проблему, поэтому перспективы развития связываются с возвращением к единству, простоте, стабильности, однообразию, а также с преодолением конфликтов и даже разномыслий. Но при более беспристрастном анализе оказывается, что перспективы связаны как раз с конфликтами, с правильным отношением к противоречиям и противостояниям, при наличии которого они могут стать источником динамики и роста.



Конфликт разных образов церкви


Традиционный образ евангельских христиан-баптистов становится тесным для реального многообразия внутри этого сообщества. Более того, он давно перестал соответствовать внешним процессам, т.е. потерял актуальность и был просто оставлен в стороне — точнее, отставлен в сторону. Традиционный образ ЕХБ, как, скажем, образ средневековых рыцарей, вызывает уважение своей верностью и принципиальностью, но больше не привлекает новых сторонников.

Проще всего классифицировать различные образы церкви по принципу «прогрессивные или устаревшие», но историческая правда состоит в том, что разные эпохи делают актуальными разные образы, поэтому ни один из них не стоит называть устаревшим и списывать со счетов. Многообразие будет только нарастать, и при этом будет нарастать внутренняя конкуренция. Каждый образ востребован той или иной социальной аудиторией, но лишь некоторые смогут стать знаковыми для общей ситуации, потому именно о них стоит говорить в первую очередь.

Наиболее узнаваемый образ постсоветских баптистов представляет всю эту общность как социально маргинальную и богословски фундаменталистскую. Так, к народным характеристикам баптистов, которые «не пьют, не курят, не ругаются, телевизор не смотрят», состоят из «необразованной фанатичной молодежи и темных старух», ректоры христианских вузов сами же добавляли штрих в виде того, что «теология нам не нужна», «у нас нет ни одного студента, который читает книги по либеральной теологии», «книги бартов и тиллихов нужно можно брать в руки только в резиновых перчатках», «за увлечение философиями отлучать будем». Члены приемной комиссии грозно вопрошали испуганных абитуриентов: «признавайся, занимался ли ты кальвинизмом?». Все это было — но, к счастью, почти прошло. Остается вопрос: насколько этот расхожий стереотип соответствует реальному многообразию внутри евангельских церквей и насколько сами верующие признают его своим — настоящим, а не навязанным, или упрощенным образом?

Традиционный образ постсоветского протестантизма не является единственно присутствующим и единственно возможным. Сегодня в обществе сложились два различных, конфликтующих между собой образа церкви, которые в одинаковой мере могут представлять постсоветский евангельский протестантизм: образ закрытый (традиционалистский) и открытый (реформистский). Именно второй становится доминирующим – пока по влиянию идей и привлекательности моделей, но уже в ближайшей перспективе он может приобрести и количественный перевес сторонников.



Конфликт ожиданий


Открытый образ евангельско-баптистской церкви предполагает настроенность на поиски ответов на вопросы общества, готовность к диалогу по самым злободневным темам, способность к самокритике и самоотчету. Такой правды, открытости, искренности ожидало постсоветское общество от церкви православной — да так и не дождалось. Есть объективно обусловленные ожидания и от протестантских церквей, чаще всего, игнорируемых традиционными церквями. Вопрос сегодня звучит так: чего ожидали от протестантской церкви и что она смогла предложить? Здесь очевиден конфликт ожиданий.

На что есть спрос в постсоветском обществе? На пресловутую протестантскую этику. На личные отношения к вопросам веры. На знание Евангелия и применение его в качестве руководства в повседневной жизни. На простоту и общинность в церкви. На духовную культуру, основанную на евангельских ценностях. На образование и науку, совместимые с верой. На принципиальность и нонконформизм в отношениях христианства с окружающим миром.

Что предлагается обществу со стороны церкви? Выпадение из большого мира и перемещение в малый мир традиции ЕХБ. Приглашая людей к себе, церковь требует от людей отказа от большинства привычных и, в сущности, довольно нейтральных вещей. Жизнь новообращенных сужается, но перспектива не открывается.

То же, чем протестантизм действительно силен, протестантские церкви предложить не смогли. Внутрицерковного, храмового, а то и мистико-монашеского христианства у нас в избытке, его давно и с успехом предоставляет православная традиция. А вот целостное христианское мировоззрение, соединяющее христианство в церкви и христианство в миру, благословляющее труд и творчество, семью и общество, освящающее жизнь в ее многомерности и полноте, остается в дефиците. Если евангельские христиане-баптисты избирают для себя и представляют обществу узкий, внутрицерковный тип христианства, они тем самым соглашаются на место и роль секты внутри православия, лишаются своей специфики и своего особенного призвания.

Ожидания мира в отношении церквей ЕХБ связаны с очень сложными вопросами неисторического и недогматического плана: например, как евангельская вера воплощается в жизни христиан, как Евангелие преображает частную и общественную деятельность, как духовность связана с экономическим благосостоянием и социальным порядком. «Открытые» церкви принимают этот вызов. Реакция традиционных церквей, похоже, обусловлена одним простым желанием: чтобы их «оставили в покое», «дали заниматься своим делом». Причем это желание определено не столько богословскими взглядами, сколько человеческим фактором – лидерским составом и его особенностями.



Конфликт старого и нового в церкви


Потенциал церкви остается невостребованным, порыв к обновлению — нереализованным. Церкви так и не удалось привлечь к служению свою же интеллектуальную элиту. Наиболее ищущие и думающие прихожане остались у церковного порога. Система, унаследованная от советских времен, продолжает подбирать кадры по критериям лояльности, наличия связей, способности к компромиссам. Ни личностная харизма, ни богословская грамотность, ни дар проповедника, ни реформаторский потенциал не стали привлекательными при выборе руководителей. Символические фигуры руководителей ЕХБ всех уровней выражают культ пролетарской простоты. Но это не рискованная простота первых христиан, это простота ролевая, удобная, избегающая сложных вопросов.

Безусловно, в любой церкви есть интеллектуалы, способные достойно представлять церковь, выражать ее позицию, формировать ее позитивный имидж. Проблема в том, что им все труднее оправдывать явные просчеты и провалы в церковной политике своего руководства. Писать бодрые статьи и доклады не позволяет совесть, а тексты правдивые и самокритичные руководством и большинством верующих не понимаются и не принимаются.

Если в православной церкви интеллигенция может найти отдушину в истории и книжном богословии, то в церквях протестантских она лишена даже такой возможности: любое умствование кажется подозрительным, следовательно — потенциально опасным.

В результате сложилась практика, при которой образованные и талантливые христиане, чаще всего, реализуют свой потенциал за пределами церкви. Безусловно, это «общественно полезный труд» — но с церковью он не связан, и значимость церкви в публичной сфере от этого не возрастает.



Конфликт церкви и общества


Социализация церкви всегда связана с риском потерь, но также и с новыми возможностями влияния. Сформировавшись как маргинальное и отчасти протестное религиозное движение, евангельские христиане-баптисты оказались в условиях невиданных возможностей и немыслимых свобод. В этих условиях необходимо отказаться от привычного имиджа борцов, диссидентов, подпольщиков (хотя, конечно, стоит сохранить в себе способность вновь ими стать, если обстоятельства того потребуют). Открывая для себя политические, социально-экономические и культурные измерения, нам предстоит сделать следующий шаг — к принятию социальной ответственности, без которой церковь так и останется лишь объектом воздействия или наблюдателем внешних процессов.

До сих пор сознание верующих традиции ЕХБ воспринимает мир как нечто отстраненно-враждебное, что формируется и живет без «моего» участия, даже против «меня». Основываясь на наблюдении и анализе происходящего в постсоветских странах, очень трудно убедиться в обратном. Общество и государство, в которых сильны государственнические и православные претензии на полноту политической и духовной власти, определяют протестантов как «чужих». Наивно ожидать, что демократизация, оказавшаяся поверхностной и непоследовательной, сможет эти ксенофобские установки изменить и «прописать» евангельских протестантов на евразийской территории. Но речь и не идет о том, что церкви должны служить лишь тому обществу, которое готово их (церкви) принять. Здесь речь идет скорее о самоопределении, о внутреннем решении церквей: брать ответственность и участвовать (стать частью) в жизни общества — или же сохранять дистанцию и ориентироваться на идеальные типы общества и государства.

В связи с этим хочется заметить, что массовая эмиграция верующих ЕХБ из бывшего СССР была не только социально-экономическим феноменом, но также политическим и культурным. Люди, пострадавшие от советского режима, при возможности выбирали не только благосостояние, но также политическое устройство и культурный контекст, в рамках которых они чувствовали бы себя своими, а не чужими. Быть в оппозиции можно долго — но не всю жизнь; поэтому естественно, что верующие искали и ищут тех условий, при которых их личностный потенциал, интересы семьи, призвание к служению смогут быть реализованы наилучшим образом.

Сопоставление себя, своей веры и образа жизни с окружающим обществом и его стандартами способно лишь убедить церкви ЕХБ в том, что христианам лучше держаться от общества в стороне. Иллюзии, что после разрушения «железного занавеса» народ не только станет свободным, но и «христианским» в евангельском смысле, не оправдались. Очевидно, что постсоветским странам предстоит очень долгий путь к демократии, построенной на христианских ценностях. Вполне возможно и то, что демократия, о которой говорили последние двадцать лет, окажется лишь эпизодом, странным приключением для региона, тяготеющего к имперским государственно-церковным идеалам. Решатся ли евангельские церкви назвать своим такое общество, которое заведомо настроено против них, служение которому не принесет взаимного признания?

***

Двадцатилетний опыт жизни и активного служения верующих в условиях религиозной свободы после распада СССР стал достаточным основанием для социально-богословской рефлексии. Не умаляя значимости собственно богословских и внутрицерковных вопросов, стоит подчеркнуть первостепенную важность происходящего на границе церкви и мира, где церковь становится заметной — следовательно, уязвимой, понятной и критикуемой — для внешних наблюдателей и совопросников.

Церкви евангельских христиан-баптистов с первых дней своей истории были погружены в народную среду, в эпицентр духовных и социальных поисков. Они были «своими» и для украинских крестьян, и для петербургской интеллигенции, и для советских диссидентов.

Этот образ евангельского — «народного», бедного, по-своему радикального христианства претерпевает изменения в условиях свободы. Не сумев дать христианское обоснование свободе и предоставить ориентиры для правильного пользования ею, евангельские церкви потеряли роль духовного авторитета для общества, замкнулись в себе — и это в то время, когда люди ожидают услышать о том, как Евангелие учит их жить, а не только умирать или отстраненно наблюдать Божьи суды и знамения скорого конца мира.

Традиционные церкви ЕХБ видят в свободе одни опасности и не используют уникальные возможности для служения и свидетельства. В этом случае церковь, дистанциируясь от мира, становится «миром в себе». «Открытые» же церкви принимают всю сложность свободы как Богом дарованную данность и вырабатывают целостный богословский взгляд на мир, в котором церковь лишь часть Божьего плана. При таком интегральном подходе оправдывается и теология культуры, и социальное богословие, и этика, и наука. Открываясь миру, церковь осмысливает свою идентичность в свете многоразличных связей, в заботе и ответственности за ближнего и дальнего, в благодарности за опыт других традиций и свое скромное призвание. Идентичность церквей евангельских христиан-баптистов формируется и осмысливается не внутри своего малого мира, но в гуще жизни и сложности связей.

Основным достижением двадцатилетнего пути, пройденного евангельскими церквами после распада СССР, стало появление дискуссий и открытие церквей для самоосмысления и самоопределения в широком контексте связей с другими церковными традициями и социокультурного взаимодействия с окружающим миром. Найти свой образ в мире агрессивной инорелигиозности и постхристианского безразличия, постсоветской депрессии и западного постмодернизма можно в режиме диалогов и дискуссий, принимая вызовы со всей серьезностью, и отвечая на них с мужественной честностью. Частью такой развивающей, скорее даже, реформирующей дискуссии, может стать собравший нас «Форум 20».






Повернутися назад