Когда я в минувшем веке только поступал в семинарию, мне просто разложили весь «расклад» по существовавшим тогда в Русской Православной Церкви духовным школам: «В Москве – молятся, в Питере – учатся, а в Одессе – работают». Похоже, что эта традиция духовной школы перешла и в нынешний век, ХХІ-й. На это, в частности, наталкивают публикации вроде недавней «Одесские семинаристы жалуются на эксплуатацию и кашу с червями. Епархия утверждает, что это клевета».

Я закончил Одесскую духовную семинарию в 2000 году, не могу с уверенностью сказать, что все описанное в статье правда, но точно могу сказать, что оно совпадает с тем, что я видел, когда учился.

Работа

 

Когда я учился, собор строить только начинали, работы было не так много. Когда же я два года назад навещал семинарию, уже строилась многоэтажная гостиница, надвратная колокольня, было еще несколько зданий неизвестного назначения. А покои митрополита, сколько я себя помню, постоянно перестраивали – как будто одному человеку все время не хватает места, где жить…

Утром, во время завтрака,  преподаватель зачитывал, кто и на какую работу идет, а запросто могли и весь курс послать на разгрузку чего-то там. Пресс-служба епархии на статью в «Думской» отвечает: клевета, не может быть!  – Нет, могло и было. Да, утверждается, что с 14.00 до 17.00 студенты-де могут работать и «оказывают помощь»: «В то же время студенты ОДС оказывают помощь Свято-Успенскому Одесскому мужскому монастырю, на территории которого и расположена семинария. Однако в данном случае речь идет лишь о 10-15% учащихся, которые время от времени участвуют в проведении хозяйственных работ в послеобеденное время. Причем, продолжительность этого послушания не превышает двух-трех часов в день, т.к. в 17:00 все семинаристы собираются в аудиториях для подготовки к завтрашним занятиям». 

Вообще-то, помощь оказывают по своей воле, а тут прямое принуждение. Это во-первых. А во-вторых, весь первый курс – это где-то 90 человек (а не 10-15% учащихся, как пишет пресс-служба), а то и весь второй, могли послать на работу. Я помню эту работу: вкалываешь, а за полчаса до самоподготовки приходишь в комнату, должен помыться холодной водой (гарячей же нет, вы помните?), что-то съесть, потому что после такой работы есть хочется зверски, а даже если и есть что поесть, но разогреть, и не дай Бог, приготовить его не на чем, потому что розеток нет и все нагревательные приборы запрещены. Ребята, которые написали в газету письмо, еще не сообщают, что если у тебя такой электроприбор найдут, то приговор – исключение из семинарии – тебе обеспечен.

Во время моей учебы работа распределялась сообразно старшинству курса. То есть 1 курс - ему доставалось больше всех, 2 курс - меньше первого, но все равно работали, 3 курс - меньше, а 4 курс - редко работали, но если начальство заставит - все равно нужно было работать. Теперь, очевидно, количество работы, взваленной на студентов, перешло все границы терпения учащихся...

Условия жизни

 

«Да будет известно всем читающим это сообщение, что в Одесской семинарии сейчас, в XXI веке, запрещены розетки в комнатах, – пишут семинаристы. – Свет в комнатах подается по часам. Душ работает раз в неделю …Студенты мерзнут и часто болеют…Отопительный сезон начинается в средине-конце ноября и оканчивается в конце февраля…Студенты мерзнут и часто болеют…Из-за отсутствия нормального отопления и сырости большинство комнат в общежитии покрыты плесенью с потолка до пола…»

Подтверждаю: все это было и в годы моей учебы. А хуже всего было тем, кто жил корпусе №3 –  трехэтажном, бетонном, тонкостенном, с  иконой на входе, с выходом во двор. Там, в комнатах возле торцевых стен, что к морю, находиться было опасно для здоровья. Как там ребята жили - ума не приложу. Во всем корпусе была плесень, а там просто вся стена была в пенициллине. От стены отодвигали кровати, и в какой-то момент эти комнаты просто опустели - там никто не смог жить. А плесень на всем корпусе в сырой сезон была везде. Особенно когда был мороз градусов 15 и ветер с моря – это был местный апокалипсис! Пронизывало до мозга костей!

«В семинарии одно время развелись клопы – они кишели везде (слава Богу, сейчас нет этого), а до этого никому не было никакого дела! Так было года два-три, и все это время они кусали людей».

Во время моей учебы развелись другие животные - чесоточные клещи.

«Питание отвратительное – каши с червями и скисшие супы, от которых постоянная изжога и расстройство желудка. Зато накупили кучу новой фарфоровой посуды, в которой эту дрянь подают».

А вот это просто «бриллиант» в короне бесчеловечного отношения к учащимся! Еда была настолько гадкая, что казалось куда уж хуже. Да, этим, дай им Бог здоровья, поварихам почти ничего не платили, и они что? Продукты воровали и готовили настолько отвратительно, насколько это может сделать женщина, которая хочет отомстить. Один раз поставили студентов-поваров: так они из этих же продуктов, что не украли, варили нормальную еду.

Все 4 года, которые я учился, у меня было вечное чувство голода. Спасались кто как мог – кто запасался продуктами из дома, кто побогаче – покупал еду, а кто-то, наголодавшись, – шел подлизываться к начальству (об этом ниже). После окончания семинарии я несколько лет не мог наесться. Я абсолютно серьезно: лет пять после семинарии ел, наверное, за троих. Только теперь это чувство немного ушло, но знаете, как бывшие в концлагерях не могут нормально смотреть на еду – так я с семинарской поры до сих пор должен себя сдерживать, чтобы не наедаться…

Изжога была постоянно… После окончания семинарии у меня были: гастрит в острой форме, чуть не предъязвленное состояние, хронический панкреатит, хронический холецистит, камни и песок в почках, упало зрение (еще ж на лампочках экономили – не вздумай в комнате сотку-лампочку повесить!), общее состояние здоровья подорвано…

За всю историю моей учебы только один преподаватель ел с нами в нашей столовой. Я долго размышлял, зачем он это делал? Ведь он мог сходить в преподавательскую столовую, в монастырскую трапезную, купить себе еды, наконец. Теперь догадываюсь: он это делал, чтобы самому почувствовать, в каком униженном состоянии мы живем, дабы понять, что нас наказывать уже и не надо, мы уже и так на каторге, и так наказаны. Он более всех по-человечески относился к студентам, за что, кстати, и поплатился. Уважаемый отец Анатолий, если вы это читаете - спасибо вам, большое, поклон вам до земли, я этого не забыл и никогда не забуду.

А так у всей администрации отношение к нам выражалось одним словом: скотобаза.

Но особого внимания заслуживает свинарник. Это любимое детище митрополита. Свинарник находится просто в метре от учебного корпуса и от библиотеки. Сидя в читальном зале всегда можно было обонять все эти запахи, слышать хрюкания животных, и в аудитории 3-го курса тоже всё это доносилось. Нескольких человек сделали «свинарями» и это «послушание» – на даст соврать мой однокурсник – было сродни проклятию. Они между работой в свинарнике ходили на учебу, но сами понимаете, как такому студенту  (вы же помните, помыться негде?!) прийти в аудиторию? Причем свиньи там были долгожители – по 8 лет жили. Когда их резали и что-то давали в столовой  – шкура на сале была годна для подошвы, а небритые волосы – из них можно было делать щетки для краски. Всем, даже руководству, было очевидна экономическая невыгодность этой свинофермы, но владыка для удовлетворения своего «чувства хозяина» все равно их держал. Но если есть желание - ну держи свиней у себя под домом, под покоями, зачем же выносить свинарник в семинарию?

Вот такая была армейщина, помноженная на лицемерие.

Любого здравомыслящего человека передернет от такого отношения, но детям промывают мозги «смирением»! Все знают, что в тюрьме творятся плохие вещи –  но почему это принимают? Потому что смысл тюрьмы как заведения – наказание. Если такое присутствует в армии – уже спорно (но не у армейского начальства), так как смысл армии – научить воевать. А вот в чем смысл семинарии? Пусть об этом задумаются и учащиеся, и руководители. Одно могу сказать: благоговейных воспоминаний о жизни в семинарии у меня и у многих моих сокурсников сохранилось не так уж и много. Зато часто всплывают в памяти ситуации, которые нас сильно озадачивали. Идем мы как-то Великим постом  в трапезную нашу полову хлебать, а тут в саду архиерейском чистят осетров для кухни митрополита. От этого мы получали «философский» взгляд на мир…

Теперь же я понимаю, что в нормальных учебных условиях администрация и учащиеся должны есть из одного «котла». Тогда для всех это будет хорошим духовным уроком на долгие годы.

Зачем же нам создавались все те нечеловеческие условия? К чему это средневековое крепостничество для переступивших порог семинарии подростков? Чтобы сломить любое сопротивление. Чтобы все были послушны. Кто хорошо ел? Иподиаконы митрополита, и те, кто был близко к начальству. Кроме этого, имея толпу голодных детей, очень легко удовлетворить любые свои нужды абсолютно бесплатно. Приблизить к себе какой-то кружок, сделать из них номенклатурщиков и устраивать с ними оргии. При мне был такой кружок, и некоторые из этого кружка приближенных к «партии» стали преподавателями.

И вот на фоне всего этого какая учеба? какое богословие? «Иди давай работай!» – вот и все тебе и богословие и учеба! «Трудом и смирением (унижением) спасайся!»

Почему я не ушел? Есть несколько причин. Первая: «промыли» мозги. Мол, у других еще хуже. Вторая: я все верил, что еще не все потеряно, что может быть будет лучше… Но, судя по откликам других поколений семинаристов, все остается по-прежнему.

О деньгах и прочем в семинарии не говорю. Не в деньгах дело, конечно. Дело в подходе – дескать, «семинароидам» это по статусу не положено. Владыка Агафангел – очень богатый человек (и был и есть) – и вкладывает он в «золотые купола», но, как видно, не в будущее церкви. Нам все время говорили: нет на вас денег, теперь я понимаю – деньги всегда были… Просто их тратили не на нормальные условия для семинаристов. 

Я был в гостях у своего однокурсника в московских духовных школах – ну так почему же там удалось создать цивилизованные условия для учебы? В трапезной не просто нормальная, а еще вкусная (!) еда, а еще есть диетический (!!) стол – у меня было чувство, будто  на Луну попал… Я уже молчу обо всех остальных условиях жизни. Почему в Москве это можно сделать, а в Одессе нельзя? Нет денег? – не верю!

«Нельзя обойти молчанием и сам вызывающий тон написания анонимного сообщения», – сокрушается пресс-служба епархии. Конечно, нельзя. Письмо еще вежливо написано, с выдержкой интеллигентных людей. Если бы эти родители и учащиеся дали волю эмоциям – мы бы и не такое услышали.

«В завершение обращаемся к Вашей редакции с просьбой не придавать значения подобным анонимным заявлениям, которые все чаще появляются в интернете с определенной целью».

С какой такой целью? Создайте нормальные условия – и не будет жалоб. По-моему, редакция поступила правильно: получила наводку на некие нарушения и поинтересовалась у епархии, как обстоят дела на самом деле. Но если провести журналистское расследование – то, думаю, обнаружатся и не такие факты! Я даже не рассказал обо всем, что я видел в ОДС! А моего рассказа, поверьте, хватило бы не только на шокирующее журналистское расследование объемом в одну книгу, но и  на пару дел уголовной специфики.

По большому счету, пресс-служба озвучила голос тех, кто  сам не совсем прошел «семинарский ад», а был поближе к «начальству и кухне», а может, даже прошел, но предпочел все «забыть» за кусок сегодняшнего хлеба.

Но вот что дальше пишет пресс-служба:

«Надеемся, что и Вам будут понятны слова Святейшего Патриарха Московского и всея Руси Кирилла: «Нам не следует говорить языком «Твиттера», когда речь идет о спасении человеческой души. Даже живя в условиях постоянного информационного шума, Церковь призвана быть верной своей цели попечения о душах людей. И эта самая главная цель никогда не должна уходить из вида, никогда не должна скрываться за другими целями, которые естественно возникают из исторического контекста, из событий, которые нас с вами окружают».

Согласен, давайте задумаемся о цели семинарии и о цели Церкви вообще! Какие мысли могут возникнуть от того «исторического контекста», в котором мы находились в семинарии? Объясните мне, пожалуйста, я никак эти цели понять не могу!

Спросите, зачем я все это пишу? Затем, что эти ребята-семинаристы никогда не подадут заявление в милицию по факту нечеловеческого отношения и издевательств. Они никогда не расскажут всё  родителям, что там творится, и родителям не хватит смелости поднять шум, кроме письма в газету. Они же будут думать, что «там же Церковь, там все должно быть хорошо, ведь мы же поэтому и вручили им своих детей…»

Конечно, не все так плохо. Есть и хорошее. Но это хорошее – в богатейшей библиотеке (тут пресс-служба не врет), в помогавших нам людях, в чувстве юмора, которое помогает все это пережить, в монахах, которые не испортились от лицемерия, в святости «под спудом» – в семинарии я встречал реально святых людей, и если бы не они, я бы мог потерять веру не только в Бога, но и вообще во все доброе в мире. Низкий поклон им за это!

Но когда же я смогу поклониться тем людям, которые изменят, в конце концов, ту порочную «систему духовного образования», которая духовно калечит уже не одно поколение будущих пастырей?

Теги: