Отношения между украинским обществом и Церквами развиваются на данном этапе весьма драматично. Здесь присутствуют и любовь и ненависть, и принятие друг друга такими как есть, и полное отторжение и непонимание. Определить характер и движущие силы этих запутанных отношений сложно. Но пытаться нужно. И в настоящей публикации я хотел бы предложить подход, который, надеюсь, приблизил бы нас к пониманию происходящих в данной сфере процессов. Подход заключается в том, чтобы рассматривать отношения между религией и обществом через призму постсекулярного.

Религия и общество в Украине через призму постсекулярного

Слова «секулярное» и «секуляризм» сейчас нередко встречаются в СМИ. В меньшей мере звучат слова «постсекулярное» или «постсекуляризм». Это до поры до времени. Сейчас эти слова циркулируют преимущественно в академической среде, среди социологов и философов, которые активно обсуждают явление, названое ими постсекуляризмом. Назвали они его так по аналогии с другими явлениями, определенными с помощью префикса «пост-»: постмодерн, пост-тоталитаризм и т.д.

Но начнем наш анализ с секулярности. Секулярность – это некое общественное явление, опыт которого был и есть у каждого из нас. Пожалуй, в наиболее обостренной форме мы пережили его в советское время, когда атеистическое государство целенаправленно вело борьбу с религией. Советский государственный атеизм был своеобразной формой секулярности – хотя отнюдь не единственной. За пределами Советского Союза параллельно развивались и другие формы секулярности. В Европе пустели и закрывались храмы, религия уходила из публичной и медийной сферы. Конечно, европейский секуляризм не был столь агрессивным, как советский, но все же они шли к одной цели – вытеснении религии в сферу сугубо приватного, с тем чтобы в конце концов она ушла и оттуда. В какой-то момент показалось, что и советский, и западный секуляризм победили, почти полностью вытеснив традиционную религиозность в обществе. То есть они, конечно, не уничтожили религию как таковую, но очень четко и жестко ограничили ее сферой личной жизни. Невзирая на теорию прогресса, это привело не к дальнейшему вытеснению религии – теперь уже из частной жизни, но к обратному процессу – ее возвращению в публичную жизнь. Так мы вошли в эпоху постсекуляризма.

В нашей постсоветской ситуации мы называем это религиозным возрождением. Религиозное возрождение – это такая вещь, о которой тоже очень многие сейчас говорят. Под ним подразумевают строительство новых храмов, массовое крещение народа и его возвращение в восстановленные храмы. Под ним подразумевают также то, что религия вернулась в общественный дискурс. В Украине это возрождение приобрело уникальные масштабы, однако само по себе оно не является уникальным. Это возрождение подпадает под некое общее правило, которое и называется постсекулярностью. Это когда общество – причем любое общество, будь то Украина, Россия, Америка, Европа или Азия, – доходит до определенной точки секуляризации, а затем начинается обратный процесс – возвращения к религии как публичному явлению. В Украине мы сталкиваемся с постсекулярностью в виде так называемого «религиозного возрождения». Между тем, нечто подобное происходит во многих странах, особенно испытавших на себе искусственную секуляризацию.

Мне, например, довелось столкнуться с интересными формами постсекулярности в такой стране как Китай. Китай тоже пережил государственный атеизм. После культурной революции религиозный фактор был практически полностью уничтожен в жизни этой страны. А сейчас здесь наблюдается очень интересное возвращение к религии – даже в рамках по-прежнему господствующей коммунистической идеологии. Это, в частности, возвращение интереса к Конфуцию. В предыдущую фазу развития коммунистического Китая не было принято говорить о Конфуции. Хотя конфуцианство – это скорее этическая система, а не религиозная, однако даже в виде таковой о конфуцианстве говорили мало. А сейчас, если вы зайдете в любой крупный книжный магазин Китая, целые полки посвящены только Конфуцию и конфуцианству. Еще несколько лет назад в это невозможно было поверить.

Мне как-то пришлось читать лекцию в одном Пекинском университете, который готовит элиту для коммунистической партии Китая. Там до сих пор, например, есть факультет «марксизма, ленинизма и маоизма» - судя по всему, весьма процветающий и популярный. Но вот недавно прямо на территории университетского кампуса установили огромную статую Конфуция. Также этому университету было передано управление центрами по изучению китайской культуры во всем мире, и эти центры называются «Центры Конфуция». Все это ничто иное как форма постсекулярности. Одна из многих форм постсекулярности. Рискну предположить, что у каждой страны, переживающей постсекулярность – а таких стран много – своя форма этой самой постсекулярности. И эта форма продиктована теми общественно-политическими условиями, в которых страна оказалась.

Свою постсекулярность имеет и Украина. С одной стороны, украинское общество – традиционно религиозное. Безусловно, оно неоднородно в своей религиозности – есть регионы более и менее религиозные, но все же в некоем усредненном знаменателе эта религиозность одна из самых высоких в Европе и при этом достаточно традиционна. С другой стороны, эта религиозность как зеркало в полной мере отражает весь рельеф украинского социума, с тем, что стоит показывать и что лучше прятать. Диагнозы общества всем нам хорошо известны – оно разделено, коррумпировано, криминализировано, в нем острый дефицит общественной справедливости и меритократии. Все это в полной мере присутствует и в религиозной жизни общества. Украинские церкви болеют теми же болезнями, что и общество. Церкви разделены, и разделения эти проходят по линиям политических разломов. Церковные элиты бывают коррумпированы и даже связаны с криминалом, будучи зеркальным отражением элит политических. Более низкие эшелоны церковных сообществ так же инфантильны и безответственны, как и большинство «маленьких украинцев». Это все, конечно, плохо, но это соответствует общему правилу постсекулярной эпохи: постсекулярная религиозность общества в полной мере отражает характер самого общества. Поэтому, когда в обществе сейчас критикуют Церковь, хочется вспомнить поговорку про пеняние на зеркало.

На это могут возразить, что Церковь должна быть локомотивом оздоровления общества, в ней все должно быть лучше, чем за ее оградой. Да, должно быть. Но эмпирическая действительность иная. И это тоже черта постсекуляризма. Попытаюсь объяснить ее подробнее.

Возвращение к религиозности в наше время, то есть постсекулярное возвращение – это прежде всего процесс возвращения из секулярного. Религиозность какого бы то ни было традиционного досекулярного общества невозможно повторить в постсекулярной фазе его развития. Секуляризация радикальным образом поменяла направление мысли членов традиционного общества, поменяла саму структуру общества. Если брать наше общество, то именно потому, что у нас был период атеизма, та религиозность, которая у нас есть сейчас, всегда будет другой, чем религиозность доатеистическая. Постсекулярная религиозность несет в себе много черт как раз секулярного. Именно поэтому корректно, на мой взгляд, называть наше возрождение постсекулярностью – основой этого термина является слово «секулярность». Хотим мы этого или не хотим – мы перенимаем черты недавнего секулярного прошлого и импортируем их в наше постсекулярное современное. К слову, это происходит не только у нас, но это происходит везде, где можно идентифицировать постсекуляризм.

Характерной чертой постсекуляризма на всем постсоветском пространстве является то, что религия оказывается связанной с идеологией. В Советском Союзе существовала мощная коммунистическая идеология. Советским людям привили необходимость иметь идеологические убеждения. После фиаско коммунистической идеологии и развала Советского Союза в обществе остались фантомные боли: общество по-прежнему требует некой идеологии, а ее нет. Некоторые – на мой взгляд, совершенно справедливо – считают, что ее и не нужно. А некоторые считают, что она нужна, и испытывают от ее отсутствия жуткие фантомные боли. Они пытаются их заглушить, отыскивая опору в… Церкви. Действительно, Церковь для многих становится местом, которое они воспринимают как привычную им идеологическую среду. Так происходит замещение, суррогатизация Церкви, когда Церковь редуцируется до определенной идеологии. При чем в украинских реалиях, в отличие, например, от российского запроса на моно-идеологию, востребована поли-идеологичность - различные идеологии, порой с противоположными знаками. И украинские церкви вынуждены обслуживать эти идеологии. При чем в одну церковь может вместиться только одна идеология: либо квази-коммунистическая, с ностальгией по советскому прошлому, либо националистическая. То что их объединяет – это их идеологическая природа. В этом смысле они все застряли в давно ушедшей в прошлое эпохе модерна. И пытаются запереть в эпохе модерна церкви. Иногда вполне успешно. Это, вновь возвращаясь к нашей теме, черта постсекулярного – постсоветского постсекулярного.

Другой пример постсекулярности – это инструментализация Церкви, когда Церковь воспринимается, как инструмент. Например, Церковь полезна, потому что она сохраняет единство государства и единство народа. Это тезис, правильный с точки зрения интересов государства, но сомнительный с точки зрения интересов Церкви, поскольку он исподволь инструментализирует Церковь. Церковь становится инструментом для достижения неких других целей, полезностей, но перестает быть важной сама по себе. Я думаю, что это тоже неприятный момент, потому что с точки зрения христианства, с точки зрения христиан Церковь – это все-таки ценность самодостаточная. Церковь существует ради спасения людей и она есть Тело Христово – организм, которой живет своей собственной жизнью. Она не должна быть инструментом для достижения каких-либо иных целей.

Инструментализация Церкви характерна не только для нашего общества – она носит повсеместный характер. Многие наверняка слышали о теологии благоденствия. Эта теология очень распространена в глобальных харизматических движениях. В этих движениях активно проповедуют то, что, если вы к нам придете, то у вас в жизни все станет очень хорошо. К вам придет достаток, успех, и ваше материальное благосостояние, ваш карьерный рост сразу же пойдут вверх. Это еще один пример инструментализации религии, который стал основой успеха харизматических движений, в том числе в украинском обществе. Местные харизматические движения (например, пресловутого Сандея Аделаджи) – это еще одно явление украинской постсекулярности.

Мы сейчас в основном говорили о том, что плохого в постсекулярности. Между тем, само по себе это явление не является чем-то заведомо отрицательным – в нем есть и положительные черты. В этом явлении, например, есть такая положительная черта, как необходимость осмысливать свой религиозный опыт. Эпоха просвещения и позитивизма, принесшая веру в разум человека, перенесла их и в постсекулярное. Поэтому признание роли здравого смысла даже в религиозной жизни отрицать сейчас – это моветон.

В постсекулярном преломлении это вызвало к жизни явление, которое я бы назвал урбанизированным христианством. Чтобы продемонстрировать, что это такое, хотел бы привести в пример Грецию. Грецию воинствующий атеизм практически не затронул, хотя попытки во время гражданской войны 1946-49 гг. были. В Греции процесс секуляризации происходил очень интересно. Большую часть своей истории современное греческое государство было сельским, и деревня была оплотом традиционной религиозности. Но вот после войны народ начал массово переезжать из деревни в город. Здесь демонстрировать свою религиозность было неуместно и немодно. Эту немодность, конечно, активно пропагандировала массовая культура. Попав в город, христиане из села вдруг переставали быть христианами, отказываясь от этой идентичности. По мере перетекания сельского населения в город Греция становилась страной городской, вернее, страной одного города – Афин, где сейчас живет более четверти всех греков. И это внезапно урбанизировавшееся население становилось секулярным. А в селе в это время оставалось крепкое традиционное религиозное общество, пусть и резко уменьшавшееся количественно. Потом с городом начали происходить интересные вещи. Где-то в 80-е годы город начал возвращаться к христианству. Городское население, еще недавно бывшее сельским и стыдившееся своих сельских религиозных корней, начало вдруг переосмысливать свою идентичность и вновь обретать христианство. Город начал возвращаться к христианским традициям, но возвращаться путем осмысления и знания. Люди начали читать богословские книжки, слушать умные проповеди. Очень популярны стали всякие священники-интеллектуалы. Возродилась общинная жизнь. В результате, сейчас в Афинах порядка тысячи храмов, все они по воскресеньям забиты людьми, которые читают книги, которые просвещены. Конечно, я немного утрирую и идеализирую ситуацию, однако описанное явление как тенденция все же действительно существует. Это тенденция возвращения города к христианству после его отрицания городской культурой. В греческой деревне же в это время происходили обратные процессы. Массовая культура, пусть и с задержкой, но все же настолько глубоко проникла сюда, что деревня в значительной мере лишилась своей традиционной религиозности. Поскольку в деревне не было традиции осмысленного отношения к христианству, последнее попросту выветрилось из сельских общин. В условиях современного общества устойчивым оказалось не традиционное и обрядовое, а осмысленное, вновь обретенное – урбанизированное христианство.

Урбанизация христианства – это тоже часть постсекулярности. Черты урбанизации христианства – осмысленность и принятие здравого смысла как важного фактора христианской жизни. Урбанизация затрагивает и украинское общество, которое выдвигает новые требования и к Церкви. Готова ли Церковь отвечать на эти требования – это вопрос. На мой взгляд, здесь налицо конфликт между запросами урбанизированного общества и церковного клира, который хотя и оказался в городе, по-прежнему в значительной мере живет реалиями условного «сельского» христианства. Этот конфликт приобретает разные формы и названия, в том числе «антиклерикализма». Однако «антиклерикализм» - это уже тема для другой публикации.

Публикация подготовлена на основе публичного выступления автора в Центральном доме журналистов в Москве 27 декабря 2011 года. Ссылка на запись выступления.

Теги: