Часть первая

Алла Дмитрук: Андрей Васильевич, предлагаю вначале поговорить о доктрине "Русского мира": ее характеристиках, базовых положениях, предпосылках и возможных последствиях. Как Вы считаете, то, что именно сейчас доктрина "русского мира" активно пропагандируется и продвигается - это случайность или закономерность?

Андрей Ермолаев: Иделогические кампании такого размаха и масштаба не активизируются случайно. Им предшествует серьезный и многосторонний подготовительный период.

Православная платформа доктрины "Русского мира" - ее "ахиллесова пята" Следует сразу признать, что концепция русского мира и, понятно, русская доктрина, связаны и содержательно, и структурно. Это, пожалуй, первый концептуальный документ, рожденный вообще за последние годы в российском политикуме. В том смысле, что основная идея изложена там целостно, и этот документ выглядит как завершенная версия. Это тем более ценно, поскольку со времен Гумилева большинство теоретических построений показали какую-то кособокость, либо экономизм, либо абсолютно абстрактный, совершенно умозрительный этнизм. А вот здесь была попытка изложить некий универсум. Тут представлен комплекс идей о том, как организовать страну, как организовать нацию, как организовать целый мир, вот этот самый Русский мир, в который нас втягивают.


В плане проработанности основы идей и деталей я бы поставил эту доктрину рядом с концепцией евразийства и концепциями Льва Гумилева.


Но, вместе с тем, это работа доктринального характера. То есть она претендует на роль не просто гуманитарного продукта – для "подумать", для "выбрать". Она претендует на документ – для «сделать».


А.Д. То есть его следует рассматривать как прямое руководство к действию?


А.Е. Прямое руководство к действию, да. Доктрина Русского мира имеет множество директивных положений, которым надо следовать, которые надо реализовывать. А, соответственно, как всякие доктрины, они хромают в плане постулата и возможности его реализации. Ну, начнем с самого базового, наверное. О православной платформе Русского мира. Мне кажется, это и есть «ахиллесова пята» указанной доктрины.


А.Д. А почему именно православие как базовый критерий является уязвимым местом?


А.Е. Потому что вообще, на мой взгляд, даже та осязаемая история России, о которой можно мыслить предметно, то есть история последних двух столетий – это история вечной дуальности русской политической мысли, интеллектуальной мысли, когда идеализация социального, идеализация духовной жизни противопоставляется по сути контроверсийно тому, как организовано и обустроено русское бытие. Это всегда вопреки. Всегда рядом и напротив секира и крест. Поэтому образ мужика, который когда-то подымет Святую Русь – это и темная сила, и одновременно некая вечная святость. Такой совершенно нехристианский, языческий образ добра и зла, спаянный в единое целое.  Я к тому, что православная культура на самом деле, мне кажется, нетождественна сейчас христианской культуре. Православная культура стала своеобразным миксом вот этого старого, языческого, этно-бытового наследия, перемешанного с христианско-церковными традициями. И вот на таком замесе, да еще вписанном в историю РПЦ, связанную с расколом, и стал возможен этот феномен  русского православия, который уже давно не тождественен понимаю православия во всем мире.


А.Д. Православию в Церквах Греции, Румынии, Болгарии?


А.Е. Да, это уже не совсем религиозная традиция и уж точно не совсем проблема церкви и церковной политики. Это скорее специфическое отражение устоев русской, российской культуры, которая через христианскую православную традицию пытается себя идентифицировать. А в чем состоит главная проблема этой идентификации? Возможно, в том, что за этот короткий промежуток времени, буквально вот за последних два столетия российское (или русское) общество пережило с большими потерями, стрессами и надрывом три национальных проекта, каждый из которых характеризуется определенной незавершенностью. Первый национальный проект был связан с реформацией Российской империи, ожиданиями новой русской утопии конца 19 века, поисками выхода из бесконечно темной крепостнической России в Русь мужика, общины, Святую Русь, Русь как миссию. Вот этот поиск Святой Руси отражен был во всех тогдашних поисках в диапазоне от народнических построений до социалистической российской утопии. В итоге все это вылилось в ту самую демократическую революцию, которая погрузила Россию в хаос и перечеркнула, по сути все  ее предыдущее развитие.


Можно сказать, по большому счету, что вот в горниле русской революции, начавшейся в первые годы ХХ века и закончившейся большевистским переворотом, был похоронен проект русской нации. Русской нации – как нации, которая через модернизацию, через преодоление старого сословного традиционного общества проходит реорганизацию социальную, институциональную и, естественно, осваивает то духовное наследие,  с которым связан был 19 век. Век моды, трансформаций, «век слова и духа», когда происходило «рождение русского слова, русского духа» и так далее. То есть русская нация, грубо говоря, погибла практически сразу же в момент рождения.  Получилось, как у древних греков, когда рождение и смерть – де-факто тождественны. Наверное, вот эта трагедия отражена была в большинстве философских учений этого времени и у евразийцев, которые искали формы для адекватного ответа, и в творчестве Д. Мережковского, посвятившего осмыслению этого феномена множество работ, связанных с поисками новой религии (Начало ХХ века ознаменовалось развитием ряда направлений религиозной мысли в предреволюционной России. Первое связано с деятельностью писателей-символистов (Д.Мережковского, А.Белого, Вяч.Иванова, А.Блока и др.), стремившихся к выработке "нового религиозного сознания", противостоявшего нравственно-аскетическому и догматическому толкованию христианства, которое воспринималось как "религиозный позитивизм". Борьба с православием и официальной церковью рассматривалась как задача каждого настоящего верующего; русская революция – как форма религии, религиозный принцип. Второе было порождено революцией 1905 г. и попыткой С.Булгакова, Н.Бердяева, С.Франка, П.Струве и др. объединить социалистические (марксистские) и христианские ценности в проекте "христианского (или религиозного) социализма". Однако скоро их интерес к социальным проблемам сменился интересом к теологии и уходом в религию. Третьим было богостроительство, охватившее значительную часть социалистов, в том числе М.Горького, А.Луначарского и др. – А.Д.)

Наверное, если искать какое-то внятное социологическое объяснение, почему эта трагедия состоялась, то истина лежит на поверхности. Русская революция, начавшаяся как революция социально-институциональная, закончилась социальным бунтом, связанным с крестьянскими вопросами. И этот социальный бунт разрушил и без того перекошенную социальную структуру, которая сложилась в Российской Империи в начале 20 века. В результате был уничтожен тот тонкий, как слой масла на хлебе, слой интеллигенции,  к которой относились и просвещенная часть бюрократии,  и военная элита. Собственно, тот слой, который всегда, как фольга, был проводником здравого смысла,  способствовал здравому развитию социума, говоря фигурально, давал нормальный здоровый заряд развитию общества и человека. И когда забрали фольгу, остался один голый каркас масс, плохо образованных, с неналаженными коммуникациями. И, естественно, назвать эти массы новым национальным проектом язык не поворачивается. То есть, грубо говоря, постимперское русское общество очень быстро превратилось просто в массу – деклассированную, хаотичную, люмпенизированную толпу. Естественно, учитывая нарушенную социальную статификацию этого послевоенного бунта и большевистского переворота, правящим классом стала фактически государственная машина, тот самый бюрократический капитализм, который потом описывали многие мыслители 20 века, но самое-то интересное, что в общественной материи, как вообще в материальном мире пустот не бывает. Разрушенный русский проект был заменен новым проектом.......


Продолжение следует

Теги: