Книга Ирины Языковой «Со-творение образа. Богословие иконы» (М.: ББИ, 2012) – это учебник по богословию иконы, но учебник с выдающимся качеством построения текста. Все намеченные темы раскрыты предельно ясно. Читатель получает знание азов, тут же увлекается в изучение основного материала, доходит до предельных глубин знания традиции. При этом путешествии нигде не утрачивается легкость языка. Труднейшие богословские проблемы объясняются так, чтобы было интересно и понятно как доктору наук, так и простому семинаристу. Поразительно, но все возникающие по ходу чтения вопросы тут же задаются самим автором, и читатель получает на них исчерпывающий ответ. Такой стиль книги позволяет говорить об Ирине Языковой как выдающимся педагоге, а книгу считать лучшим введением в теологию иконы.

Ирина Языкова – верный последователь святоотеческого учения об иконе. В понимании этого учения надежными проводниками стали не только современные теологи, занимающиеся осмыслением иконопочитания, но и патрологи. В этом отношении высокую планку для теологии иконы Ирины Языковой задала книга патролога кардинала Кристофа Шёнборна «Икона Христа». Самому Кристофу Шёнборну удалось проникнуть глубже в традицию святоотеческого обоснования иконопочитания благодаря особому вниманию к творчеству Максима Исповедника. Святой Максим, мысль которого для Востока так же значима, как и Фомы Аквината для Запада, позволил К. Шёнборну глубже понять теологию образа как предшественников Исповедника (Афанасий Великий, каппадокийцы, Кирилл Александрийский), так и последователей (защитники иконопочитания).

Будучи на высоте современного понимания святоотеческой теории образа, Ирина Языкова преподает строго-ортодоксальную, строго-традиционную теологию иконы вообще, подробно рассказывает о становлении святоотеческой теологии иконы, останавливается на теологических основания иконописных изображений Христа, Троицы, Богородицы. Особое значение имеют главы, посвященные теории и практике иконописания на Руси – от времен исихастского влияния до современной действительности.

Создавая учебник по теологии иконы, можно легко впасть в субъективизм, примыслить что-то свое, новое. Такого рода искушений не избежали даже великие богословские умы – например, о. Павел Флоренский. Впрочем, во времена последнего, научное изучение святоотеческой теории образа еще только начинало делать первые шаги, а изучение самих икон было весьма далеко от современного состояния. Ирина Языкова использует собственное прекрасное знание святоотеческой теории образа для объективной, церковно-ортодоксальной оценки всей традиции православного иконописания. В самой же традиции иконопописания Ирина Языкова выделяет со знанием дела все главные повороты и дискуссии, все достижения и ошибки. История православного иконописания написана с большим сочувствием. Все сложные проблемы этой истории получают исчерпывающее освещение, но в книге нет смакования этими проблемами, трагических историософских спекуляций, призывов возобновлять только одно древнее направление иконописания. Таким образом, имея верную точку опоры для оценки всей истории традиции, Ирина Языкова проявляет поразительную трезвость мысли как богослов, историк, культуролог.

Книга Ирины Языковой является не только прекрасным учебником, но и содержит в себе важнейшие ростки новой версии теологической эстетики, которая сегодня возникает в православии. Эти ростки нового привлекают особое внимание читателя-богослова.

Согласно с современным православным богословием, человек сегодня не доверяет метафизическим теориям и догматическим системам. Человек доверяет только собственному опыту. Быть религиозным сегодня – это иметь определенный религиозный опыт, иметь религиозные переживания. Соответственно теология становится прежде всего наукой о религиозных переживаниях, об объективном – не психологическом – содержании, явленном в этих переживаниях. Раздел современной теологии, анализирующий религиозные переживания в их церковной универсальной форме, и называется теологической эстетикой. Но это только первая причина для такого наименования. Бог явлен человеку как Божья слава, Божьи энергии, как сверхъестественная Красота и трансцендентное Возвышенное. В соответствии с этим способом данности Бога как предмета познания – в созерцании Церкви святых – учение о церковном опыте познания Бога тоже заслуживает названия теологической эстетики. Третья причина для выделения такого рода дисциплины – это фиксирование опыта видения славы Божьей в иконописных образах. По верному замечанию Ирины Языковой, православная икона в XX веке стала свидетелем православной веры для многих христиан и нехристиан, стала путем к познанию Бога и Христа. Особенно важными свидетелями Красоты и величия Сущего Бога стали иконы и фрески Феофана Грека, Андрея Рублева и Дионисия.

Ирина Языкова продолжает русскую традицию интерпретации отечественной иконописи Феофана Грека, Андрея Рублева и Дионисия как выражения богословия исихазма. Действительно, высочайшее достижение иконописи было не возможно без опоры на высочайшую точку развития православного богословия средневековья, которой стал исихазм. Ирина Языкова в своей интерпретации фактически предусматривает, что «богословие в красках» пошло дальше «богословия в словах» и смогло явить такую весть о Боге (и человеке), которая богословам стала полностью видима лишь в XX веке.

Ирина Языкова видит в иконописи Феофана Грека выражение мировоззрения, аналогичного теологии Карла Барта. Но все истины о Боге, Его отношении к миру и человеку выражены у Феофана с помощью иконописного изображения Божественного света. «Бартианство» до бартианства, но осмысленное в рамках православного исихазма и выраженное с помощью символики иконописной образности вообще и символики света – в частности. Таким образом, складывается парадоксальная картина: те истины, которые Карл Барт открыл о Боге, предстают как давно известные православному Преданию, которое в целом подобно морю. Отдельный богослов этого моря не может исчерпать ни в коей мере. И иконопись может явить соответствующее богословие, зачерпнув своим способом из того же океана соборной Истины.

Бог как совершенно Иной. Бог как грозный Судия. Святость как исход из мира. Вера как полный отказ от обычного зрения. Пребывание в общении с Богом как превосходящая все реальность. Все эти истины явлены Феофаном через изображение Бога как Света. Весь мир изображен мазками охры, а Присутствие Божественного – как блики сверхъестественного света. И, конечно же, толкование Ирины Языковой не «вчитывает» бартианство в иконопись Феофана Грека. Сама эта иконопись действительно имеет в себе весь этот символический смысл. Бог виден только «сверхъестественными чувствами», и потому наши глаза, наш разум, все наши науки и философии, все книжные теологические системы бессильны уловить Бога - свидетельствует Палама, этот Карл Барт четырнадцатого века. И потому на фресках Феофана Грека святые – с закрытыми глазами. Но на их лицах – отблески переживаемого внутренним человеком Света.

Андрей Рублев признает в Боге бесконечного Иного, пред Лицом Которого всякий человек не устоит со своей праведностью. Но Феофаново понимание Бога для Андрея – только начало. Бог открывает Себя как Милующий, как Дарующий жизнь, как Троица, творящая мир.

Путь Феофана – это путь от человека к Богу, а потому Бог открывается как Иной, как Судящий, как опрокидывающе Бесконечный. Бог Андрея Рублева – это тот Бог, с Которым святой уже вступил в общение. Бог, Которому человек уже приобщен в умной молитве и обоживающем единении. Бог Рублева сообщает человеку силу видеть свой Лик. И этот Лик – это Троическое Общение Любви, это Свет спасающей милости. Андрей Рублев свидетельствует о Боге, с Которым не только совершена Встреча, но Который стал Жизнью для человека.

Андрей Рублев предстает как создатель теоэстетики Любви, аналогичной той, которую теоретически создал Ганс Урс фон Бальтазар в XX веке. Тут, снова-таки, богословское свидетельство Бальтазара потому созвучно древней иконописи, что ухватывает малую толику из того опыта действительного Богообщения, который и святой Андрей пытался выразить в красках.

Дионисий довершает эту исихастскую эстетику своим пониманием мира и человека как отображения Божественного Света. Все многообразие мира и Церкви, выраженное в ликах святых – и особенно Богородицы – есть свидетельство о бесконечном разнообразии, созданном щедростью Творца. Дионисий не столько хочет явить Бога, сколько воздать Ему хвалу, написав литургический гимн с помощью красок. И снова-таки Дионисий становится выразителем идей евхаристического богословия Александра Шмемана и Катерины Пиксток. И такой парадокс возможен потому, что Дионисий действительно имел тот же опыт и также пытался его выразить.

Конечно же, Ирина Языкова не называет имен современных богословов, но характеристики иконописи Феофана Грека, Андрея Рублева и Дионисия таковы, что вольно или невольно отсылают к главным фигурам современной теологии. Впрочем, особого внимания заслуживает и общее созвучие с теологическим синтезом Г.У. фон Бальтазара: анализ иконописи Феофана Грека являет теологию драматических отношений Бога и человека; лики, созданные Андреем Рублевым читаются как совершенная теоэстетика, а священная живопись Дионисия – как теологика. Вполне возможно, что в современном теологическом контексте текст Ирины Языковой являет больше, чем хотел сказать сам автор. Однако вполне возможно, что тут и сознательный диалог с современной теологией, сознательное открытие новых горизонтов для богословия иконы и теологии в целом.

Очевидно, что глава «Живопись исихазма. Учение о Фаворском свете и иконография» является наиболее важной для всей книги Ирины Языковой. Ведь эта живопись исихазма для Ирины Языковой – вершинное достижение, которое и стало Каноном русской иконописи, Критерием ортодоксальности этой иконописи. Ирина Языкова пытается показать, что этот выбор живописи исихазма как высшей нормы есть выбор богословский, а не выбор суждения вкуса. Действительно, такого рода обоснование необходимо, и его можно принять. Только в двадцатом веке христианское богословие – и православное, и неправославное – снова обрело ту свободу глубоко мыслить о главном, которую имели теологи и иконописцы в XIV-XV веках. Снова-таки, в этом не нужно видеть какой-то результат «эволюции богословского мышления» или плод «возврата к Отцам». Это – тоже дар от Бога. Книга Ирины Языковой учит, насколько бережно надо обращаться со всеми такого рода Божьими дарами. Православная иконопись Феофана Грека, Андрея Рублева и Дионисия предстает как основа для такой православной теоэстетики – то есть учения о явлении Бога как Красоты и Света, Истины и Любви, Блага и Жизни – что сегодняшние теологические системы православных богослов кажутся только началом чего-то гораздо большего. Ирина Языкова подсказывает богословам, что можно пойти дальше слишком «марионовского» понимания иконы, характерного для Джона Пантелеймона Мануссакиса (книга «Бог после метафизики. Теологическая эстетика»). Что можно открыть гораздо больше, чем сделал лучший православный богослов современности Девид Бентли Харт (в книге «Красота бесконечного. Эстетика христианской истины»). Остается надеяться, что православное богословие сможет воспользоваться открывающимися перспективами и, выраженное отчасти красками, будет не менее полно отображено и в словесном гимне богословских текстов.

Из сказанного очевидно, что книга Ирины Языковой полезна и необходима не только как прекрасный учебник по теологии иконы, теории и истории православной иконописи, но и как богословский труд, имеющий свое особое значение в современных богословских дискуссиях о теологии, свободной от схоластики, но открытой к Красоте Бесконечного.

Теги: