Кирилл: Патриарх эпохи медиа

От редактора. Нижеприведенной статьей мы продолжаем цикл публикаций, посвященных первой годовщине избрания Патриархом Московским и всея Руси его Святейшества Кирилла (Гундяева).

Ровно год назад, 1 февраля 2009 года митрополит Смоленский и Калининградский Кирилл (Гундяев) стал Патриархом Московским и всея Руси. Год – не срок для Церкви с тысячелетней историей. Год – не срок и для патриаршества: Патриархи нередко управляют Церквами десятилетиями, переживая на своем «посту» политиков и политические конъюнктуры. В то же время Русская Православная Церковь в лице своих представителей постоянно напоминает о том, что она, Церковь, «не отделена от общества». А для общества – так уж вышло! – важны короткие символические временные отрезки.

Аналитики и обозреватели, пытаясь дать характеристику новоизбранному Патриарху, чаще всего использовали такие слова, как «дипломатия», «диалог», «открытость», «современность», «интеллект», «медийность», «риторика». Что нового сообщил нам первый патриаршеский год о Кирилле-дипломате, Кирилле-интеллектуале, Кирилле-ораторе? Что можно сказать о «медийности» нового Патриарха, о современности и открытости обществу управляемой им Церкви, о ее склонности к диалогу? Каковы конкретные достижения нового главы РПЦ? Обозначило ли патриаршество какие-то новые, досель не столь заметные грани этой публичной, хорошо знакомой российской (и не только) общественности фигуры?

Православные журналисты и публицисты, обсуждая светские (подчас критические) публикации о РПЦ, нередко предлагают разделять понятия «Церковь» и церковная администрация, церковное «начальство». Подразумевается, что

Церковь куда сложнее и многообразнее Чистого переулка и Свято-Данилова монастыря.

Это, безусловно, так. Проблема в том, что такое понимание Церкви вступает в очевидный конфликт со структурой ее управления и желанием (вполне понятным) церковных властей контролировать образ РПЦ в медиа. Патриарх Кирилл не смог – и не пытался – разрешить это противоречие.

Важнейшим текстом первого года патриаршества Кирилла стал его декабрьский доклад на епархиальном собрании Москвы. Важнейшим, потому что довольно четко обозначил некоторые управленческие принципы Патриарха. Говоря об информационном взаимодействии Церкви и общества, глава РПЦ отметил, что

интерес медиа к православию возрастает и ему нужно соответствовать.

Предложенная Кириллом стратегия проста: есть вопросы пастырские, а есть – церковно-общественные и церковно-политические, и высказываться по последним от имени всей Церкви уполномочены лишь синодальные структуры. Если к священнику обращается журналист (а нужно сказать, что СМИ нечасто занимают «пастырские» вопросы), то клирику рекомендуется проконсультироваться с уполномоченными лицами – или вовсе переадресовать им вопрос.

Таким образом,

Церковь в «широком» смысле слова с ее противоречиями, интеллектуальными диспропорциями, разномыслием остается для общества закрытой.

Она должна быть немногословной и подозрительной к СМИ. Открытость – это удел московской «курии» с ее новыми коммуникативными отделами.

Сюда же стоит отнести и требование согласовывать с Издательским советом РПЦ и синодальной Богослужебной комиссией всю издаваемую приходами и монастырями богослужебную литературу, а также практику «черных списков» и грифов «одобрено Издательским советом» для православной печатной продукции. Примечательно, что протодиакон Андрей Кураев, один из медийных моторов «кирилловской РПЦ», комментируя эти инициативы в эфире «Эха Москвы», вовсе не утверждал, что сталинистская, профашистская, «тоталитарно-сектантская» литература – нечто немыслимое внутри православия; важно, чтобы такого рода книги и брошюры не предлагались верующим «от имени Церкви». Речь, таким образом, снова идет о медиа-имидже РПЦ.

Кирилл стал «медиа-Патриархом». Во-первых, он играет по правилам медиа. Во-вторых, он серьезно отнесся к вызову медиа и ответил на него – просто, ожидаемо, но осмысленно. В-третьих, он

смог выжать максимум пользы из своего нового положения для медийного имиджа Церкви.

В газетах, в Интернете, на телеэкранах Кирилла было много. Очень мало было того, что в последние годы характеризовало РПЦ как весьма противоречивую и конфликтную структуру.

Борьба «групп влияния» внутри Церкви (Капалины VS Гундяев, Управление делами VS Отдел внешних церковных связей). Бунт Диомида. Раскол на Украине. Актуальный спор с Константинополем за первенство в православном мире. Скандал с Бессарабской митрополией. Бесконечные трения с католиками. Сложные отношения с «зарубежниками». Все это никуда не исчезло. Летом в греческой прессе представители Московского и Константинопольского Патриархатов обменялись стандартными жесткими заявлениями по поводу «первенства» и договорились чуть ли не до обвинений в ереси. Синод РПЦЗ назвал героем генерала Власова. Новый глава ОВЦС архиепископ Иларион (Алфеев) побывал в Риме и жаловался Бенедикту XVI на украинских униатов. Ультраконсервативное сектантство, временным символом которого стал епископ Диомид, регулярно напоминает о себе в глобальной Сети. На Украине Кирилла приветствуют не только ликующие толпы, но и крики «Геть москальского попа!»

Проблемы по-прежнему актуальны, но все они вытеснены на периферию блестящей телегеничной фигурой

гиперактивного, энергичного, словоохотливого Предстоятеля.

Журналы заседаний Священного Синода за отчетный период фиксируют тишь, гладь, Божью благодать и бесконечные разъезды Патриарха. Регулярные перемещения главы Церкви в пространстве зачастую оцениваются как «прогрессивная» управленческая практика. Зачастую такие оценки преждевременны. В современном мире овладевать необходимой для адекватных управленческих решений информацией можно и в пространстве удобного, оборудованного телефоном и Интернетом кабинета. Частые епархиальные визитации нередко

являются сугубо символической, наглядной демонстрацией единства структуры,

и никоим образом не свидетельствуют о желании что-то понять «на месте», получить дополнительную информацию для размышления. Классическим примером здесь является Иоанн Павел II, сотни поездок которого никак не влияли на управленческие решения. Патриарх Кирилл, похоже, ведет себя точно так же – в пространстве СНГ.

Несомненно, человек, склонный к диалогу, способен извлечь пользу из любой поездки и встречи. Слово Патриарха Кирилла после интронизации звучало весьма обнадеживающе: «Свидетельство Церкви миру предполагает не только проповедь с церковной кафедры, но открытый, доброжелательный и заинтересованный диалог, в котором

обе стороны и говорят, и слушают.

Через такой диалог истины веры становятся по меньшей мере понятными, ибо входят в творческое и живое соприкосновение с мыслями и убеждениями людей. Церковь же обогащает себя через такой диалог знанием того, что представляет собой современный человек с его образом мысли и вопрошаниями к Церкви». Это была прекрасная декларация о намерениях, которая так и осталась декларацией: ни дальнейшие (и весьма многочисленные) выступления Кирилла, ни действия церковной администрации не продемонстрировали ни настроя на диалог, ни вкуса к диалогу. Яркие телекартинки (православные байкеры, Патриарх с молодежью на стадионе) могли создать ощущение диалога, но в действительности лишь камуфлировали пустоту.

Дело даже не в том, что Кирилл за первый год патриаршества ни разу не вступил в честную, откровенную дискуссию с атеистами, скептически настроенными учеными, светскими гуманистами, журналистами, интеллигенцией – не говоря уже о гей-движении (а ведь это тоже мир, в котором живет Церковь и которому она призвана о себе свидетельствовать!) Сам дискурс Кирилла обозначил тревожный синдром:

Церковь серьезно больна мантрофилией

– тяжелым недугом, поразившим всю общественно-политическую жизнь в России.

Этот недуг опасен тем, что одновременно поражает и установку на диалог, и интеллектуальный потенциал.

Мантрофилия – это влюбленность в лапидарные, емкие формулировки, при помощи которых на определенном этапе были описаны реальность, мир, Другие: «ученый не должен оставлять крестик в гардеробе», «права человека не должны служить оправданию греха и вседозволенности», «постмодерн означает равноправие добра и зла», «гей-парад – пропаганда греха», «наука без нравственного измерения опасна», «Основы православной культуры – культурологический предмет» и проч. Подобные формулировки представляются настолько точными и удачными, что в дальнейшем дискурс Церкви уже не несет в себе следов новой встречи с Другим, переосмысления его аргументов, но сводится к воспроизводству и обыгрыванию этих мантр. Все

содержательные церковно-общественные речи Патриарха Кирилла были мантроцентричными,

а публичная интеллектуальная жизнь Церкви постепенно превращается в мантрократию.

Показательным стало и демонстративное «фи», высказанное Отделом внешних церковных связей немецким лютеранам в связи с избранием Маргот Кессманн (женщины) правящим епископом Евангелической Церкви Германии. Желание переформатировать (или, как сейчас модно говорить, «перезагрузить») диалог с лютеранами из-за их непохожести на РПЦ ярче всего свидетельствует о том, что инаугурационные – и совершенно верные - дефиниции диалога made by Кирилл были всего лишь словами.

Выступление Патриарха на встрече с молодежью в рамках XIII Всемирного русского народного собора – еще один (наряду с докладом Епархиальному собранию) важнейший текст первого года патриаршества: он очень точно характеризует мышление Предстоятеля, степень его «диалогичности», способность слушать и слышать, интеллектуальную подкованность и особенности риторики. Это потрясающий текст! В нем дважды, пытаясь оценить, проанализировать, покритиковать общественные тенденции и явления наших дней, Кирилл апеллирует к… марксизму. И это не первый случай схваток Кирилла с реликтовым противником. Ни один коммунист в России не говорит так часто о «базисе» и «надстройке» (подчас творчески переставляя их местами) как Патриарх. Можно ли считать полемику с марксизмом диалогом с современным миром? Вопрос риторический.

Попытки заочной дискуссии Патриарха с положениями атеистической этики и сведенной до упрощенной формулы «этики постмодерна» обнажили еще одну особенность его риторики. Оспаривая утверждение, что бессмертие неонтологично и заключается скорее в передаче некоего сообщения о себе грядущим поколениям, в сохранении себя в их памяти, Кирилл примитивизирует его, сводит к тезису о «жизни ради следующих поколений», а далее оспаривает уже трансформированный тезис: «Разве поколение тех, кто защищал Родину во время Великой Отечественной войны, имеет меньшую ценность, чем поколение нынешнее?» Постмодернистскую критику метанарративов он, в свою очередь, оспаривает, апеллируя к борьбе с фальсификацией истории войны.

Этот прием – чистейшая демагогия, и именно

патриаршество явно и недвусмысленно обозначило эту риторическую склонность Кирилла.

Прежде она была не столь заметна: программные речи и высказывания Кирилла были точечными, а на фоне общецерковной интеллектуальной серости руководимый митрополитом Смоленским и Калининградским ОВЦС казался мозговым трестом всероссийского масштаба. Патриарх Кирилл же насытил собой информационное пространство настолько, что

исчез даже «серый» фон, а количество, частота высказываний негативно сказались на их качестве.

Издержками нового статуса, связанной с ним концентрированной публичности и медийного патриархоцентризма стали очевидные риторические «ляпы». Очень несвоевременными оказались ремарки Кирилла по поводу землетрясения на Гаити: пока весь мир пытался помочь гаитянцам, глава РПЦ встраивал образ несчастного, безнравственного острова в развернутое моралите. Это еще один тревожный симптом: потеря Патриархом чувства меры, подмена инстинктом opinion-maker’а социальной ответственности, которая подчас требует словесного самоограничения.

В лице нового Патриарха РПЦ, к сожалению, расписалась и в интеллектуальной несамостоятельности.

Церковные мантры в патриарших посланиях и речах, как плющ, обвивали мантры правящей элиты.

Проницательность и политическая сметка Кирилла позволяли ему оперативно реагировать на их появление: «инновационное развитие страны», «модернизация», борьба с «историческими фальсификациями» и «насаждением либеральных идей», самодостаточность российской модели демократии, недопустимость «унижения перед западными судьями и наблюдателями», повышение пенсий как свидетельство успешности антикризисной стратегии власти – все это моментально находило отражение, развитие и благословение в высказываниях Предстоятеля РПЦ.

Означает ли это, что РПЦ сегодня действует «по указке» Кремля, выполняет кремлевский «заказ»? Эти утверждения представляются упрощением. С одной стороны, церковное начальство в России исторически некомфортно чувствует себя вне власти. С другой стороны, очевидно, что нынешняя РПЦ – это политический игрок с собственными интересами. Выбирая Патриарха, Церковь выбирала менеджера, который сможет эффективно, учитывая контекст и конъюнктуру, лоббировать ее интересы. Кирилл в этом смысле был выбором исключительно адекватным: он хорошо чувствует, где

необходимо впустить властные формулы в церковный дискурс, а где – обозначить его, церковного дискурса, политическую бескомпромиссность

(общественная дискуссия о Сталине, в которой Церковь заняла однозначную – осуждающую – позицию).

Тактика Кирилла привела к тому, что со своей задачей он справился блестяще. В школах появятся «Основы православной культуры», и внешняя оболочка в виде шести образовательных модулей (основы 4-х религий, история религий, светская этика) не должна смущать – государство удовлетворило многолетний запрос Церкви в форме, вызывающей как можно меньше общественных нареканий и скепсиса. В армии и на флоте появятся священники. Церкви передадут в собственность монастыри, храмы, святыни и ценности. Если бы Патриархов переизбирали как президентов, у Кирилла не было бы соперников. Им просто нечем было бы крыть его карты.

Патриархов не переизбирают, и Кирилл, в принципе, должен осознавать свое временнОе преимущество над политическими элитами. Скорее всего, он его осознает. Тем не менее,

в его действиях и словах неизменно присутствует своего рода электоральная суетливость, присущая публичным политикам.

Он стремится высказаться по любому поводу, не осознавая собственную некомпетентность по многим вопросам. Патриаршие сентенции по теме экономического кризиса – ярчайшая тому иллюстрация. Сделав собственное понимание/непонимание сугубо экономических объяснений истоков кризиса критерием их обоснованности, и таким образом маркировав свой мозг как воплощение здравого смысла, Патриарх с достойным лучшего применения упорством повторял мантру о «безнравственной экономике, оторвавшей деньги от производства». Причудливый

сплав церковных моралите с хрестоматийным марксизмом в обществе без экономистов мог бы сойти за «новое слово»

в дискуссии, но в действительности лишь дискредитировал интеллектуальный потенциал церковной администрации.

Ментальным элементом, объединяющим Кирилла и российскую правящую элиту, стал в то же время вкус к вертикалям и подозрительность к горизонталям.

Новый приходской устав – третий важнейший текст первого года патриаршества Кирилла.

Устав был принят 10 октября на заседании Священного Синода РПЦ; в настоящее время редакции устава утверждаются приходскими собраниями. Новый устав формально закрепляет за правящим архиереем функции высшего органа управления приходом (ранее таким органом было приходское собрание), а должность председателя приходского совета перестает быть выборной – председателем становится настоятель прихода, а в некоторых случаях правящий архиерей может назначить на эту «должность» другого клирика или мирянина.

Опасности «приходской демократии» для имиджа Церкви (медийного, прежде всего) понятны, как и опасности любых горизонтальных структур. Исходя из этого, актуальным становится вопрос о «демократичности» учрежденного при новом Патриархе Межсоборного присутствия. Высока вероятность того, что

эта структура станет имитацией внутрицерковной демократии,

а доминирующую роль в ней будет играть мнение Синодальных отделов.

Кирилл – Патриарх-политик с тяготением к властной вертикали. Кирилл – медиа-Патриарх, который сумел организовать публичное восприятие Церкви вокруг собственной фигуры. Кирилл – талантливый, эффективный лоббист церковных интересов, тонко чувствующий конъюнктуру. Его тактические достижения очевидны. Тем не менее, первый год Кирилла на патриаршем престоле обозначил

две серьезные долгоиграющие угрозы для Русской Церкви в современном мире.

Церковь Кирилла рискует раствориться в политической конъюнктуре, «заиграться» в политику, забыться, тогда как патриархоцентризм чреват «звездной болезнью», невосприимчивостью к критике, потерей чувства реальности, уходом земли из-под ног. В свою очередь, мантрократия снижает потенциал РПЦ как адекватного консервативного критика либеральных идей и участника серьезной общественной дискуссии. Тактические успехи могут стать прологом к стратегическому поражению.